Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

«Теперь у Вальки четыре выстрела. Может, и больше, но я буду считать — четыре. Так мне легче», — подумал он.

В подворотне насвистывал ветер. Сухой серый снег шевелился от его порывов под ногами, как живой. Стрельцов начал замерзать.

По-прежнему никто из прохожих не мелькнул в проеме ворот. Начинало смеркаться.

Иван рискнул и на секунду выскочил на улицу. И вправо и влево — пустыня.

Он замерзал все больше и с каждой минутой все больше ощущал нелепую безвыходность своего положения: и отлучиться нельзя, и долго сторожить Валета он не сможет — из-за холода.

Метрах в десяти, слева от ворот, ведущих во двор, поскрипывала на ветру дверь, повисшая на одной петле. Вход в здание был открыт.

«Если успеть проскочить туда, — подумал Иван. — Если б туда проскочить…»

И вдруг, испугавшись, что не решится на это, Стрельцов, отчаянно топая сапогами, побежал к дверям. Разлетелось стекло в доме — Валет выстрелил.

Головой вперед, как в воду, сиганул Иван в темноту подъезда, и тут будто горячим хлыстом стегануло его.

Он сразу упал, и это спасло его. Пуля всего лишь прошила ягодицу — вдоль и насквозь.

Он вскочил, чтобы взглянуть на сарай, и вскрикнул от боли. Он услышал, как побежала горячая кровь по ноге. И едва понял, что это кровь, что это его, Вани Стрельцова, кровь, ему стало плохо.

Наскреб с подоконника пыльного снега, потер лоб.

Теперь из темени подъезда ему был хорошо виден сарай. Иван отковылял поглубже в темноту, пристроился за бочонком с истошно пахнущим клейстером. «А ведь Валет дважды стрелял», — подумал он.

Кровь все бежала и бежала. Как перевязать рану, он даже не представлял. Отодрал кусок исподней рубахи, сунул сзади и штаны.

«Герой, — прошептал он, морщась от боли, — а у героя — геморрой. То-то веселья всем будет…» Но подумал об этом он спокойно. Потому что боль была настоящая, и кровь текла настоящая, и напротив был враг — тоже настоящий.

…Он поймал себя на том, что будто бы проснулся. На миг вдруг дернулось все перед глазами, исчезло, потом медленно, нехотя появилось. Он всполошился. «Это меня от клейстера мутит», — решил он и захотел встать. Очень трудно оказалось встать. У него даже в глазах потемнело, настолько трудно оказалось встать.

Его качало, как пьяного.

— По стеночке, по стеночке, — бормотал он себе, пробирался к окну.

Стал виден сарай. «Ну, стреляй же!» Валет молчал.

«Что же это творится со мной? — удивленно подумал он. — Ну, кровь. Ну, больно. А вот сейчас я лягу, а он уйдет. На одной ноге, с двумя патронами, а уйдет».

Он посмотрел вниз и с изумлением заметил, как немощно и вяло болтается в его ладони револьвер. И испугался: через пару минут он уже не сможет даже и выстрелить!

Он заметил, что щеки его мокры, когда вновь очнулся после мгновенного обморока.

Потом, дождавшись, когда его ненамного отпустила слабость, торопливо доковылял до входа, вывалился плечом вперед в проем двери и, медленно сползая по стенке на пол, пять раз, с усилием нажимая спуск, старательно выстрелил по сараю наугад.

Он не услышал ответного выстрела. Не видел, что произошло дальше. Дряхлый сарайчик вдруг принялся скрипеть и коситься, передняя стенка его рухнула, и вместе с ней головой вперед грохнулся Валет, на которого сыпались ветхие остатки крыши.

Стрельцову повезло. Неподалеку оказался патруль. Услышав выстрелы, прибежали матросы. Не случись этого, Иван наверняка бы погиб, потеряв столько крови.

Шмаков играл цепочкой кулона — то ссыпал ее в ладонь, то аккуратно вытягивал. Слушал Шмелькова.

Тот вещал, вольготно расположившись в кресле, пальто распахнув, ноги в стариковских ботиках далеко вытянув.

— В доме у Боярского, конечно, же ничего и не было. Допускаю, что временно там что-то хранилось, — тайник-то в подполе не зря, — но потом похищенное куда-то переправлялось. Ваньку, понятно, об этом в известность не ставили. Валета — тем более. Валет, хотя бы пару раз, в доме Боярского был. Когда привозили награбленное, так я думаю.

— Какой смысл сейчас об этом говорить? — с усталым неудовольствием отозвался Шмаков. — Валет убит. В доме Боярского — ничего. Все, что сумел взять Валет, продиктовано князем: ни камушком меньше, ни камушком больше. Кстати, посмотрите, что еще нашли у Валета.

Шмельков взял протянутый Шмаковым клочок бумаги. Там старательно, в столбик было выписано: «Милостивый государь, уведомляю, доподлинно известно, примите уверения в моем совершеннейшем почтении, соблаговолить, поелику возможно, паче чаяния, солидаризироваться, настоятельнейше рекомендую…»