Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

И еще было множество косвенных вопросов, смысл которых сводился к одному-единственному: а Федоров ли ты на самом деле? Федоров ли?

…Пришла пора подводить итоги. Прапорщик встал:

— С вашего позволения я доложу своему командованию следующее. Вы хотели организовать в Питере филиал вашего, так сказать, благотворительного общества. Попытка провалилась. В силу этого и в силу ряда других обстоятельств вы не прочь войти в сношения с нашим сообществом, поскольку цели и ваши и наши одинаково гуманны и благородны.

— Не забудьте подчеркнуть в разговоре с вашими, что объединение возможно лишь при условии автономии москвичей. В подчинение к питерским мы не пойдем!

— В ближайшие дни мы организуем вам встречу с пятеркой. Сегодняшний разговор, как вы понимаете, лишь пристрелка. В качестве места, символизирующего наше взаимное доверие, может послужить передача в распоряжение петроградцев нескольких бланков с печатями Совнаркома.

— Только после встречи.

— Хорошо. Во время или после встречи.

— Сияешь, Шмаков?

— Старик Шмельков, как всегда, оказался прав. Связь Боярского с крупными хищениями последнего времени несомненна. Прапорщик Дымбицкий отмечен нами в числе тридцати «гостей» Боярского. В разговоре с Федоровым он подтвердил факт экспроприаций и то, что Ванька с пятнышком принимал в них участие.

— Решил брать?

— Только после встречи пятерки с Федоровым. Встреча может произойти или буквально завтра, или через десятки дней: скоро Боярский уезжает в Москву, ему уже выписана командировка в Наркоминдел. Отменить командировку считаю опасным — Боярский наверняка насторожится.

— Опять — канитель?

— Предполагаем два пути. Первый: встреча с Федоровым состоится до поездки Боярского. Арестовываем всех, кроме князя, которого спокойно сопровождаем в Москву. (Чем черт не шутит, а может, у него и там есть какие-то силы?) Второй путь, встреча происходит после поездки Боярского. Тогда арестовываем всех.

На всяким случай готовимся и к темному раскладу: Боярский пожелает встретиться с Федоровым в Москве, чтобы убедиться в реальности «галицийского союза». В Москве уже предупреждены и готовят для Федорова нескольких «галицийцев».

— Стало быть, аресты… А ты уверен, что таким способом можно вернуть похищенные ценности?

— Ишь как заговорил! Я уверен, но гарантий дать не могу.

— Что — Боярский?

— Без изменений.

— И-и-и-и! — Марта Гнилушка плакала. — Как же мне жаль Ванюшечку-то! Прямо стону нет, как жаль!

Она плакала самозабвенно, восторженно, сладко. Слезы заливали лицо. Гнилушка аж захлебывалась слезами. Цепляла сидящих у Арончика, теребила: дескать, глянь! Ага, пропащая! Изнутри вся гнилая. А погляди, как плачу, как жалеть-то умею!

Трое налетчиков сидели в этот тихий час за столом у Арончика — братья Мордахаевы. Они молча, дремотно пили. Молча, бесстрастно глядели на Гнилушку. У них были одинаковые, безбородые лица — плоские, невнятные, как походившая по рукам монета.

Из-за занавески вдруг вылез Валет, озверелый, багрово-опухший. Шатаясь, подошел к Марте, взял ладонью за скользкое от слез лицо. Толкнул в угол. Она свалилась и стала похожа на груду тряпья. Лишь нога торчала в чулке, подвязанном бечевкой.

— Легавая! — заорал Валет и даже ногами вдруг затопал. — Ты и продала! А теперь белугой ревешь?

— Это я-то? — возмутилась Гнилушка и стала подниматься. — Я-то Ванюшечку продала? Как у тебя стыда хватает говори такое?

Валет стоял вполоборота к ней, цедил из захватанного стакана белесую брагу. Руки его тряслись.

Вдруг круто обернулся и со страшной силой метнул стакан в лицо пытавшейся подняться Марте.

Лицо мгновенно залилось кровью.

Мордахаевы молча поднялись и неторопливо последовали друг за дружкой в соседнюю комнату — там был запасной выход на улицу.

— Ой-ей-ешеньки! Убил! — вскричала Гнилушка казенным каким-то голосом.

— Удавлю! — свирепо зашипел Валет. — Я тебе за Ваньку с пятнышком!.. Кто записку в Чека подбросил? Думаешь, не знаем? Думаешь, не помним, как ты ему грозилась «устроить», когда он тебя на Юлу поменял?.. Отвечай! — он сгреб ее за платье, выволок на середину комнаты.

Гнилушка забыла плакать. В ужасе глядела на Валета.

— Не писала я записки никакой! — На губах ее выступила вдруг пена. — Истинный крест, Валетик! Не писа-а-а-ала-а-а!!

Она изогнулась в руках у Валета, стала колотиться.

Он швырнул ее на пол: