Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

— Ой!

Павел резко повернулся.

В дверях, ведущих внутрь дома, стояла женщина лет пятидесяти с седыми, выбившимися из-под гребня волосами. Одной рукой по-деревенски прикрывала рот, в другой — держала веник.

— Здравствуйте, — как можно мягче произнес Павел. — Я по делу, Мария Владимировна, — и показал удостоверение.

— А Марьи Владимировны нет, — испуганно проговорила женщина. — Вот… — и нерешительно показала на старика.

Павел повернулся к столу. Сидевший там уже поднял голову и спокойно смотрел на него.

Отец Мартыновой вовсе не казался стариком, если глядеть ему в лицо, — сидел вот только по-стариковски, разрушенно. Но лицо его было резким, совсем не старым: тонкий нос, овал, очерченный мужественно и сухо, словно одной линией, упрямый рот.

Он смотрел на Павла спокойно и невыразительно.

Тот показал ему свое удостоверение. Мужчина непонимающе посмотрел на красную книжку и снова отвернулся.

— Мне бы хотелось посмотреть кое-какие личные вещи Ксаны… Книги, например, записи… — Павел говорил словно глухому или спящему.

— Пожалуйста, — кивнул тот. Видно было, что он разомкнул губы после долгого молчания.

Женщина стояла, по-прежнему прикрывая рот рукой, и смотрела на мужчину с самозабвенной жалостью.

Павел прошел мимо нее в соседнюю комнату, и она даже не сразу заметила это. Потом хватилась, догнала и сразу же торопливым шепотом стала выкладывать ему:

— А Марью-то в больницу забрали. После похорон вернулись, все едят-пьют, а она только в жакетку в карман руку опускает и что-то в рот кладет. Присмотрелись — батюшки! — а она землю с Ксанкиной могилы в карман набрала! — Ой! — вдруг с голос заплакала-заторопилась она. — Девочка-то какая! Изверг окаянный!

Павел вздрогнул — сначала от вскрика, а потом, когда повернулся, от того, что глянули на него из комнаты живые, тихонько смеющиеся глаза девчонки лет шестнадцати, обнявшей ласковый от солнца ствол березы, а за ней — еще много белело берез, и лежали на земле солнечные пятна. Это было не здесь, конечно, а там, в Европе, летним нежарким днем, когда выехали за город, набрав в кошелки всякой вкусной всячины, лежали на прохладной земле, смотрели в синее за вершинами берез небо… Он представил даже, как она двигалась в тот день: то бегала, как девчонка, то вдруг начинала переливаться из позы в позу протяжно, плавно, томно — уже женщина, а внутри все подплясывал смешливый подросток… И затвор фотоаппарата щелкнул именно в такой вот момент, когда она ускользала от кого-то, играя, поддразнивая, мурлыкая…

Комната резко отличалась от соседней. Здесь недавно обитала вполне современная, подчеркнуто современная девушка, которая окружала себя вещами, тщательно выверенными по картинкам из журналов «Польша», «Декоративно-прикладное искусство», «Художник». По крайней мере, Павел решил именно так, потому что сам жил в подобной квартире, и именно таким образом жена его Валя осуществляла, как он выражался, «отбор экспонатов».

Широкая низкая тахта, покрытая грубым тканьем, которое обычно продается в магазинах Худфонда. Низкий полированный столик, несколько подвесных полок с книгами, книги — еще и в комбинированном книжном шкафу, который одновременно может служить и письменным столом (Павел никак не мог запомнить, как это называется: то ли сервант, то ли секретер).

На столике — узкая керамическая ваза (Худфонд) и один-единственный почерневший тюльпан рядом с сосновой веточкой («Декоративно-прикладное искусство», статья про искусство икебана). На стенках, кроме фотографии, — две гравюры местных, как определил Павел, художников. На одной — закат в степи, на другой — девушка, глядящая на солнце.

Вот и все. Обыкновенная комната старательно-современной девчонки. Можно принимать гостей, не извиняясь.

Если, кроме этого, нет за душой ничего — ужасно. Если есть, жить можно и так, хоть и не слишком уютно.

У него, кроме всего перечисленного, стоял в гостиной еще и полированный бар, в который перед праздниками жена ставила водку местного разлива. Жена купила бар в соседнем городе на «толчке» — тащила на себе в сорокаградусную жару, бедолага. Перед употреблением водку все равно приходилось из бара вытаскивать и нести в холодильник, на кухню.

— Как вас по имени-отчеству? — спросил Павел, оглядев комнату.

— Роза Федоровна.

— Я, Роза Федоровна, немного посижу здесь, поработаю, вы не возражаете?

— Работайте на здоровье, работайте! Я уж к себе пойду. Пришла — подмела, вот только ничего не ест, сам-то… Ну, вы работайте, конечно, — мне еще приготовить кое-чего надо, дочка скоро с работы придет… — и голос ее угас в глубине соседних комнат.