Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

— А!.. Эти… — парень пренебрежительно отмахнулся. — Шакалы. Наши земли забрали. На наших женщинах женятся. Шакалы… — Парень уже забрался внутрь БТРа и белозубо улыбался оттуда. — Мешки дай! Ребятам кушать нечего, скоро друг друга кушать будут! — он весело рассмеялся собственным словам.

Был он совсем еще юн — лет семнадцати, не более — весел, азартен и, несомненно, счастлив той жизнью, которая выпала вдруг. Еще бы. «Да-да-да-да-да!! А я жив остался!»

Проклятиков, подавая мешки внутрь машины, спросил, кивнув за спину:

— Давно тут живешь?

— Год, два года, недавно. Отец — мать в Цхинвал жили, грузины — у-у шакал! — дом сожгли, сюда переехали, брат жениться хотел, все деньги отдал, невеста теперь плачет! — и он опять расхохотался, с удовольствием вкусно живущего человека.

— У кого покупали, не помнишь?

— Брат покупал. Русский — как ты, — продавал. Брат покупал, он знает.

— А где мне твоего брата увидеть?

— А! Садись мешки! Я к нему еду. Сейчас вино возьму, держать будешь!

Он сбегал еще раз в дом, вынес оттуда огромную плетеную бутыль, с трудом просунул ее в дверцу.

— …и давно воюешь? — спросил Проклятиков, когда они уже ехали по городу.

— Два года! Пора медаль давать!

По всему было видно, что ему необыкновенно впору этакая жизнь. Ничего ему больше в жизни не надо: знай, бегай, знай, стреляй в этих проклятых неведомых «шакал», ни работать не надо, ни думать…

Короткоствольный черный «Калашников» очень привычно лежал у парня на коленях.

Проклятиков, честно признаться, думал, что поедут они куда-то в горы, на передовую, так сказать, войны с шакалами, и уже заранее испытывал муторную брезгливую дурноту в душе.

Но проехали они всего ничего, и остановились на городском базаре — возле фанерного, в голубенькое крашенного павильончика с вывеской: «Шашлик».

Еще две бронированные машины стояли тут, пяток «жигулей» и совершенно нелепый здесь, огромный, гробоподобный «кадилляк» с ветровым стеклом, морозно растрескавшимся от пулевого, видимо, попадания.

Парень о чем-то быстро переговорил с охранного вида амбалом стоящим у входа. Тот посторонился, и они вошли в грязную, темную шашлычную, где за тонконогими пластмассовыми столиками гомонили, по-южному чересчур жестикулируя, азартно-оживленные чем-то люди.

Плыл табачный дым. Звенели стаканы. Если бы не оружие, которое тут присутствовало в множестве и которое каждый держал вблизи себя — на коленях, у ноги, на краю стола — шашлычная была бы как шашлычная.

— Кушать будешь? — спросил у Проклятикова грязно-небритый, однако, тоже совсем молоденький, с сонными девичьими глазами парень, пододвигая стул. До этого они быстро переговорили о чем-то с братом — сначала о нем, о Проклятикове, потом о чем-то постороннем, о домашнем, кажется…

Проклятиков сел.

Рядом с ним сидел молчаливый, чем-то очень угнетенный пожилой мужик, почти старик — руками, связанными в запястьях, брал из тарелки куски мяса, жадно ел.

— В плен попал, — коротко объяснил старший брат, заметив удивленный взгляд Проклятикова.

— Кушай! — сказал он, когда перед Проклятиковым поставили миску какого-то густого мясного хлебова. — Мы тоже — с гор спустились — кушаем немножко, пьем немножко, — и он повел рукой по шашлычной.

— Сменились?

— Сменились. Что знать хочешь?

— Кто продавал дом и где его сейчас найти.

Тот вдруг разволновался.

— Все по закону было! Ты что, сомневаешься?! Законный владелец! Все бумажки на месте! Нотариус сам проверял!

— Да я не сомневаюсь, что ты?! Мне просто разыскать его надо. Ты не знаешь, где его искать?

Тот с явным облегчением вздохнул.

— А! Где искать? Откуда мне знать? Деньги отдал, руку пожал, зачем мне знать, куда он уехал? Может, Москва. Может, Тбилиси поехал. Зачем мне знать?

Краем глаза Проклятиков увидел, что кто-то встал возле стола и смотрит на него.

Он поднял голову и увидел неуверенно, но радостно улыбающегося человека. Что-то знакомое было в его лице. Проклятиков напрягся:

— Валера?..

Тот заулыбался и того шире.

— Неужели узнал?!

— Здравствуй, дорогой! — с фальшивой радостью воскликнул Проклятиков.

Тот полез обниматься. И только во время этого церемониала, похлопывая Валеру по спине, он вспомнил, кто это такой, Валера.

Одноклассник, кажется, Нади. Имел на нее виды, ревновал — по крайней мере, в тот, первый и единственный свой приезд, был какой-то не шибко приятный разговор у Проклятикова с Валерой, но кончилось хорошо и мирно: распитием коньяка чуть ли не вот в этой же шашлычной.