Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

— Вы не выходили? — спросил парень, усаживаясь за руль.

— Даже по…ть не выходил, не сумлевайтесь, — и вылез из машины в доказательство своих слов.

Когда он вернулся и, они двинулись назад в город, молчание воцарилось в кабине.

Паренек словно бы испытывал его на любопытство.

Проклятиков невозмутимо курил.

«Не хватало еще, чтобы я мельтешил перед вами, — подумал он, — у Валерьяна вы, судя по всему, в кулаке, дочерняя, так сказать, фирма, а я, как ни крути, представитель центра, и хрен-два вы дождетесь от меня, чтобы я унижался до расспросов. Я вашу провинциальную повадку знаю!»

Машина подвезла его к самому подъезду гостиницы.

Паренек повернулся от руля к Проклятикову — Проклятиков впервые увидел близко его пусто-затуманенные, словно бы внутрь себя глядящие глаза — и невыразительным голосом произнес:

— Это был ее муж. Проверяли. Что-нибудь еще?

— Больше ничего, я же сказал, — ответил Проклятиков, чувствуя, как что-то бесшумное, темные какие-то обломки, начали сыпаться на него. Он даже слегка пригнул голову. — Передайте мое спасибо, — и не прощаясь, полез из машины.

«Ну вот и все… ну вот и все…» — повторял он, сидя уже в номере, в кресле, тупо созерцая заставленный пустыми бутылками подоконник. «Раз… два… три… шесть…»

Непонятная неприятная дрожь пусто колотила его изнутри.

Он был растерян.

Что-то бестолково суетилось внутри него.

Он не знал, за что взяться.

Одно, оказывается, дело — решиться на это вообще, и совершенно иное состояние, когда приходит пора делать первый, уже совершенно определенный, конкретный шаг по дороге, которая ведет к этому (до сих пор он почему-то остерегал себя от того, чтобы назвать вещи своими именами, что-то бурно и обреченно вскидывалось в нем, начинало отчаянно сопротивляться, когда он же ненароком промахивался мыслью и яснее ясного становилось, что именно он замыслил: Голобородько жить не будет).

Он, конечно, чувствовал, что он сделает то, что задумал — он слышал в себе как бы робота, уже запрограммированного на именно эти действия — и все же он медлил и медлил, прощально медлил на этом, самом последнем рубеже.

Взгляд его нечаянно упал на вчерашние покупки, он увидел бок сырной головки и обрадовался — вот был повод еще маленько задержаться в этой , нормальной, жизни!

И он тут же поднялся из кресел и стал преувеличенно-деловито собираться к старику в гости: укладывал в сумку продукты, бутылки. Сыр уважительно-отдельно завернул в целлофан: «Кто их знает, гурманов? Может, соседство сыра с колбасой считается у них оскорблением?»

Девочка в цветочном магазине заулыбалась ему навстречу как старому и очень доброму знакомому.

Ему ужасно понравилось, что у нее сейчас совершенно не такая, как в прошлый раз улыбка — никакого подобострастия, одна лишь приветливость и радость.

— Ну-с, где те, ваши самые любимые цветочки? Сегодня я их желаю приобресть.

— Вот они, — она почему-то засмеялась.

Неуловимо розовые жили по-прежнему неуловимо розово и тихо в своем грубом керамическом вазоне, и пакостная скверненькая жизнь, которая творилась вокруг, вовсе для них не существовала.

— Нынче будет так… — начал он и вдруг спросил: — Тот букет вам принес удачу?

— Не знаю, — она сделала озадаченное движение нежнейшей своей губкой. — Я их поставила в вазу. Мама была очень рада.

— Значит, в прошлый раз их было маловато — для удачи. Нынче сделаем так: пять и пять. Не возражаете?

— Вы же покупатель… — опустив глаза, ответила девочка. Стала медленно извлекать розы и раскладывать их на станиоле.

— Я вам, как знающий человек, вот что рекомендую. Я вам подарю букет (а я вам его подарю, несмотря на все ваше отчаянное сопротивление), а вы с этим букетом непременно как-нибудь покажитесь вашему парню. Но тут, главное дело, чтобы ненароком, ненароком! Вы поняли?

— Она уже смотрела на него во все свои синенькие тихонько восхищенные глаза. — И — ни слова, даже под пыткой, о том, кто, зачем, откуда. Андерстэнд, как?

— Андерстэнд, — она засмеялась совершенно школьным смехом. — Только я ведь все равно проговорюсь. И он побежит вас искать. Не боитесь?

— Страшно, конечно. Но совесть моя чиста, видит Бог! И я вам дарю этот букет с единственной целью и единственным пожеланием: «Будьте счастливы!»

Она смотрела на него, как на инопланетянина, — даже чуть испуганно.

Он взял в руки два букета. Один церемоннейшим жестом преподнес девочке и сказал: