Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

Очень даже может быть, подумал ДэПроклов, что здешнее начальство (народ, должно быть, по-провинциальному простой и в журналистских делах темный) почти всерьез принимает этого прохиндея. Трогать, наверное, не трогают, слушать, конечно, не слушают, к делам привлекать не привлекают, однако и не удивляются уже, когда на всяком собрании, на всяком пленуме суетится этот самый Игорек с фотовспышкой перед самым президиумом, сидит, где повиднее, что-то загадочное строча в шикарном своем блокноте (непременно должен блокноту него быть шикарный, даже и не блокнот, а вроде как тетрадь в пухленьком кожаном переплете…)

— Диктофон у тебя есть?

— А как же!

… и диктофончик свой (тоже, небось, неработающий) то и дело подсовывает прямо под нос ораторам, причем, конечно, подставляет так, чтобы все видели и этот момент, и его деловито-озабоченное лицо при этом, чтобы все прониклись: Игорек работу делает, не совсем понятную, непонятно кому нужную, тем не менее…

«Охо-хо… И ведь не противно же человеку! — чуть ли не в голос застрадал от тоски и скуки ДэПроклов. — И никаких ведь угрызений гордости не испытывает! Что за порода такая, Господи?!»

А потом он подумал вот что: «А ведь для него истинно трагедии подобна вся эта дурацкая история с ножами. Альгирдасович, наверняка, разгон устроил (что уж страшнее может быть для таких, как Игорек?), может, даже пообещав разнести к чертовой матери всю его липовую контору — если хоть малейшее будет замечание обкому. На пушечный ведь выстрел к обкому его не подпустят. Он ведь для обкомовских прокаженным станет… Вот уж, действительно, трагедия так трагедия». И ДэПроклов что-то даже вроде сочувствия испытал к этому вяло мордастому, однако прямо-таки пышущему раздраженной желчной энергией господину, который очень профессионально и быстро гнал их с Надей в машине по почти освещенным улицам города.

И вот, что еще… Приучивший себя вслушиваться (и слышать) в людей, рядом находившихся, ДэПроклов почуял и легкое-легкое дуновение опасности от соседства с Игорем.

Он удивился, а потом резонно рассудил: он сейчас, как крыса, в угол загнан, кто знает, куда, как и на кого бросится?

Игорь включил дальний свет, съезжая с шоссе к дому. Возникли из темноты курганы мусора возле помойных контейнеров, стены дома, затянутые в ржавые решета сейсмической защиты.

Подкатил к подъезду, хмуро сказал:

— Вы идите. Я машину в гараж отгоню.

Они вышли. Он уехал. Они остались вдвоем. Он обнял ее. Она с секундным колебанием, а потом с облегчением и готовностью прижалась к нему. Потом быстро и застенчиво расстегнула его куртку, сунулась лицом к груди, руки обвила вокруг спины его и стала тихонько и торопливо дышать там.

— Лапонька моя, — он погладил ее по голове. — Бедняжечка моя.

Она согласно закивала головой возле его груди, задышала еще торопливее.

Он взял ее голову в ладони, хотел поднять, поцеловать. Но она неожиданно воспротивилась:

— Дай мне… дай надышаться…

Он слышал, как она тихонько, почти тайком целует ткань его рубахи.

— У него гараж далеко?

— Нет, — с горестью отвечала она. Подняла голову. — Минут десять, не больше.

— Плохо, — сказал он, бережно и нежно целуя ее лицо.

Она внимала поцелуям, закрыв глаза — будто ребенок, слушающий сказку.

Он коснулся ее губ.

— Я не умею целоваться, — сокрушенно призналась она. — С кем мне было целоваться? — добавила она с сильным оттенком горечи.

— Ты знаешь, — сказал он, — не пойду я сейчас к вам. Не хочу!

Он представил плохо освещенную их квартиру, необходимость сидеть в соседстве с Игорем, разговоры напрягаясь разговаривать, а — главное!. — уходить потом, дверь закрывать, оставляя ее один на один с ним.

Она похоже, поняла.

Прерывисто вздохнув, несмело погладила его по щеке.

— Да.

Потом вдруг сразу же встревожилась и не на шутку.

— Но как же ты дойдешь? Я боюсь! У нас тут неспокойно ночью.

— Дойду. Гостиница там?

— Там. Но я — боюсь!! — и вдруг схватила его руку и прижалась к ней лицом. Потом усмехнулась, касаясь губами руки ДэПроклова:

— Я вот так же за Егорку боюсь, когда его долго нет.

— Он большой у тебя?

— Огромный. Десять лет. И совершенно не слушается.

Она уже отплывала от него.

— Все! — сказал ДэПроклов, заторопившись, — я пойду! Ты знаешь, как я рад, что я тебя опять встретил? — и снова обнял ее, очень крепко.

— Не зна-аю! — по-девчоночьи вдруг заревела она, высвободилась и отступила к подъезду. — Сделай так как-нибудь, чтобы видеться! Сделай!! — и пряча плач, побежала в лестничную темноту.