Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

— Слушаю, чтимый! — Януар торопливо закосолапил к выходу.

Распахнулась дверь в комнату, где в заточении пребывала Эрика.

Эрика в растерянности и испуге смотрела на вошедших воинов во главе с Януаром и на двух женщин с ними.

— Встань, Эрика! — почти попросил Януар. — Надеюсь, ты не хочешь, чтобы к тебе применяли силу.

— Что вы хотите?

— Ничего страшного, девочка. Всего лишь снять с тебя мерку. Не к лицу дочери великого царя Даута Мудрого быть на собственной свадьбе в одеянии монахини.

Эрика онемела от удивления и возмущения.

— К-к-какой свадьбе?

— Не делай вид, Эрика, что тебе ничего не известно о собственной свадьбе. На всех площадях и базарах Перхлонеса глашатаи читают вот это…

Он протянул ей свиток.

— …Я не могу не выразить своего восхищения мудростью, которую ты выказала этим поступком. Истинно, ты — дочь Даута Мудрого . Наконец-то тишина и мир придут на истерзанную землю Перхлонеса.

Эрика была возмущена и растеряна.

— Это ложь! Я ничего не знаю об этом! Я не собираюсь быть женой ненавистного мне Десебра!

— Ну, это дела уже семейные… — усмешливо и нагло произнес Януар. — Собираешься не собираешься, но мерку с тебя снять нужно. — Он сделал знак. Два воина взяли Эрику за руки и как бы распяли ее. Женщины — надо полагать, портнихи — боязливо приблизились и стали обмерять девочку. Монашеский балахон явно мешал им в их деле. Одна из женщин, пожилая, сказала об этом Януару.

— Сбросьте с нее это! — приказал он воинам.

Те, с маслеными улыбками, с готовностью повиновались. Эрика осталась в коротенькой и тоненькой рубашонке. Слезы бессилия и унижения текли по ее лицу.

— В платье из кружев цвета бледной розы, — похотливо озирая Эрику, заговорил Януар, — ты будешь самой прекрасной невестой, какую только видел Перхлонес! Зависть — тяжелый грех, но я не могу не признаться, Эрика: впервые мне захотелось оказаться на месте Десебра!

— Я не забуду своего унижения, мерзкая тварь! — сквозь слезы, теперь уже сквозь слезы ненависти и злобы, проговорила Эрика. — Ты еще вспомнишь эту минуту!

— Я всего лишь исполнитель чужих желаний, милая Эрика. Увы! Всегда исполнитель и всегда чужих желаний. Не держи на меня обиды… Вы закончили? — обратился он к женщинам.

— Да, — ответили портнихи.

— Отпустите ее!

Воины отпустили руки Эрики. Все стали выходить из комнаты.

— Я убью себя!

Януар даже не изменился в лице.

— Она по-прежнему не ест? — спросил он у начальника охраны.

— Не ест и не пьет.

— Прекрасно. С этой минуты — вообще ни воды, ни капли вина. Никаких фруктов. Распорядись на кухне, чтобы в еду не жалели соли и перца.

Горбун вытер слезы.

— Это слезы радости, Далмат. Не смотри на меня с укором. Я и не чаял, что дождусь этого дня, Великого Возвращения. Многие из моих друзей не дождались. И твой отец в том числе.

— Рано плакать от радости. Великий День Возвращения не состоится, если Десебр успеет со свадьбой. Воины Даута не обратят копья против тех, кто защищает не просто ненавистного Десебра, а законного мужа законной наследницы престола! Я только сейчас понял все змеиное коварство их замысла.

— Я это понял сразу. Я вызнал, где они держат Эрику: в Старой башне. Туда один лишь ход.

— Ты говорил о деньгах, — сказал Тимур. — Вот деньги! — Он кинул горбуну мешок.

— Вход в Старую башню охраняют люди из цахской долины. Их нельзя подкупить. Но к Эрике ходит человек с кухни — он тибериадец, приносит еду. Сегодня приходили белошвейки — они шьют свадебный наряд для Эрики. Попробовать можно.

Келья Атиллы Лавениуса являла собой типичную картину лаборатории алхимика.

Когда Януар отворил двери, Лавениус внимательно следил за чем-то ядовито-зеленым, бурлящим в колбе.

— О! Благодарение небесам! — с наигранное радостью воскликнул придворный лекарь. — Сам Януар осчастливил эти зловонные стены своим появлением.

Он что-то бросил в колбу — колба яростно забурлила и мгновенно окрасилась всеми цветами радуги. Что-то бросил в тигель — тут же раздался взрыв, взметнулся дым. Сделал жест — и оглушительно, на разные лады, завыли крохотные еще зверолюди за решетками клеток.

— Я всегда так делаю, Януар, — по-простецки объяснил Лавениус, — когда кто-то навещает меня в моем уединении. Человек сразу же преисполняется трепета и почтения перед моими занятиями.

— Зря старался. Я и так преисполнен почтения.

— И все же… Позволь еще один фокус? Его еще никто не видел.