Кейт Лонг - Дневник плохой мамаши

Вот тут-то и зашла бабушка. Надо признать: просто чудо, что он вообще смог что-то ответить.

Нам обоим стало неловко. Я бросилась к двери и закрыла ее на ключ, но у меня перед глазами все еще стояло загадочное выражение лица бабуси и ее полуулыбка. Мы не знали, что сказать, кругом была кровь, а мы еще не оделись. Снизу слышалось бабушкино пение:

— С ума сошел?! Только не туда! — закричала я, когда он снял презерватив, аккуратно завязал его узлом, чтобы содержимое не пролилось, и собрался бросить в корзинку для бумаг. — Прикинь, что будет, если моя мама его там обнаружит?!

— И что мне с ним делать? Хочешь, возьми на память.

Он покачал его в пальцах, а потом замахнулся, как будто хотел швырнуть в меня. Я завизжала и согнулась. Он бросился ко мне, мы стали кататься по постели, бороться. Потом, неизвестно зачем, принялись драться подушками. Могу поспорить, что в маминых журналах о таком не пишут. Я смотрела, как сияют его голубые глаза, как ребра ходят ходуном под бледной кожей, и думала: «Он еще совсем мальчишка». Он улыбался, тяжело дышал, и тогда мне стало казаться, что я все сделала правильно.

Мы откатились к стене, он ударился подбородком, а я сбила фотографию в рамочке. Она провалилась за кровать.

— От черт! Прости. Я достану, — предложил он.

Он возился под кроватью, а я снова глядела, как движутся кости под его кожей. Наконец он вытащил старую отретушированную фотографию: два рыжих котенка в корзинке. А сверху надпись: «Счастливые времена!»

— Треснула, — сказал он, передавая ее мне. Рамка с одного конца расщепилась, и стекло разбилось.

— Ладно, куплю новую. Но маме лучше не показывать. — Я открыла ящик прикроватной тумбочки и спрятала картинку под журналы. — Ерунда, конечно. Но с ней связаны воспоминания. Эту открытку подарили на день рождения моей бабушке, когда она была маленькой. Она висела у нее в комнате, и я всегда мечтала забрать ее себе. И забрала, когда она стала сдавать. Для меня это как осколок моего детства, понимаешь? Все меняется, а открытка остается… Она так и не заметила, что я ее стащила.

— Ясно. Мило. Не хочешь прийти ко мне в субботу? Дома никого не будет. А сейчас мне пора. Надо открыть дверь Дэниелу. Я, наверно, умру от счастья, когда ему сделают наконец ключ.

Он надел свитер.

— Может, побудешь еще немного?

— Не могу. Надо же подумать и о других, и все такое… Ты не видела мой носок?

Я накинула на себя первое, что подвернулось под руку, и мы занялись поисками носка. Нашли, он ушел домой. Я лежала на кровати и думала, что лучше бы он поцеловал меня на прощание, а не просто взъерошил мне волосы. Может, надо было попросить. Или это не круто? Есть ли на этот счет какие-то правила? А может, просто некоторые мужчины не склонны показывать свои чувства, и это ничего не значит — просто они такие, какие есть.

Ну, вот и оно — великое событие. Кажется, в моем изложении получилось довольно противно. Так оно и было отчасти. Но это не важно. Главное — я теперь женщина. Взрослая. Может быть, по мне это даже видно. (Боже, надеюсь, что нет! Хотя девчонки в школе говорили, что после этого ходишь как-то по-другому.) В любом случае у меня теперь есть своя жизнь, о которой мама ничего не знает. Теперь многое переменится.

Я уверена, что с этих пор все будет не так, как раньше.

С Билли я познакомилась в тот день, когда он помог мне нести корзину с бельем. Был страшный ветер, а сверху лежала белая простыня. Я знала: упади она в грязь, мать меня убьет. Однажды мы с Джимми уже роняли белье. Мы несли доктору Липтроту все, что мама настирала для него за целую неделю, и тут порыв ветра сдернул из корзинки две или три простыни, и они упали прямо на дорогу. Мы тогда смеялись до колик, но, когда вернулись к маме с грязными простынями, она опустила голову на стол и заплакала.

Билли в то время ухаживал за девушкой, с которой познакомился в санатории для туберкулезников. Хорошая девушка, но что ж поделать? На свадьбу мы пригласили десять человек, а потом все поехали на поезде в Блэкпул. В Чорли в вагон сели какие-то ребята. Они увидели у меня в волосах конфетти и запели: «Тили-тили тесто, жених и невеста». Когда мы добрались до гостиницы, я отдала хозяйке рыбу, чтобы приготовила нам на ужин. На следующий день она спросила: «Миссис Хескет, рыбу-то пожарить?» А я ей даже ничего не ответила: не привыкла еще, чтоб меня называли «миссис Хескет».