Артем Гай - Всего одна жизнь

— По-моему, горожанину она уже не нужна. А то, что он выдает за стремление к ней, — атавизм, поддерживаемый сентиментальностью. Через несколько десятилетий, окончательно расставшись с этой ненужной шелухой…

— У вас есть кошка? — неожиданно спросил Герман.

— Кошка?!

— Или чиж, или черепаха?

— Ах, вон что… Упаси меня бог! Да и где взять время на уход? На уборку, кормежку…

Герману был непонятен и противен этот пустой разговор, и, желая скорее закончить его, он сухо сказал:

— От контакта с одними клопами, согласитесь, природы не полюбишь.

Предоперационная опустела: по-видимому, начали наркоз. Кирш, пользуясь паузой, снова звонил, в родильный дом. Утром ему сказали, что жену перевели в предродовую палату, но что, вероятнее всего, родить самой ей не удастся, придется делать операцию. Предчувствие чего-то похожего давно уже беспокоило Алексея Павловича, но известие это пробудило в нем страх. Он с нетерпением ждал ответа дежурной — с минуты на минуту должен был появиться профессор. Наконец в трубке сухо щелкнуло — ею, вероятно, стукнули, поднимая, об стол, — и бесстрастный голос дежурной произнес:

— Вы слушаете?

— Да, да…

— Ее взяли только что в операционную.

Кирш ждал этого сообщения, но, услышав, растерялся. Его охватило смятение. Что делать? В первые секунды, повесив трубку, он подумал, что необходимо немедленно мчаться туда, к Вере. На проспекте сейчас можно перехватить такси… Он на секунду забыл обо всем — о пересадке почки, о профессоре, о своей роли в операции. Он даже двинулся было к выходу, но в дверях появился Федор Родионович.

— Можно мыться? — спросил он тихо.

— Да, — оторопело кивнул Алексей Павлович.

Он сразу представил себе весь операционный блок — спящих близнецов в операционных, множество людей, показавшихся ему вдруг совершенно одинаковыми от одинаковой зеленой одежды, — увидел напряженные группы вокруг двух операционных столов, профессора, двигавшегося к раковинам, и себя, в зеркале, потерянно стоящего посередине предоперационной. Но ведь он — диспетчер, человек, который должен соединить в единое целое усилия всех этих людей, синхронизировать движения десятков рук, хирургических инструментов, работу множества аппаратов… И он понял, что уйти невозможно, что сейчас его не заменить здесь никем; сложная машина большой операции уже пущена, каждый занял свое место, и он — у пульта управления, тщательно подготовленный к своей роли… Первый раз в жизни он ощутил как тяжесть свою необходимость другим. Неожиданное, пугающее желание охватило его — раствориться в безликой массе, стать незаметным, ненужным, и тогда можно бежать, бежать незамеченным, туда, к Вере, помочь ей…

— Доктор на промывание почки подготовлен? — спросил Федор Родионович Кирша, возвращая его к действительности. Доктор на промывание… Нет доктора… Почему? Полное румяное лицо Алексея Павловича стало пунцовым. Но в следующую секунду он вспомнил:

— Ординатор из торакального отделения начнет мыться позже, я ему сообщу.

— Смотрите — чтобы все по графику!

— Так и будет, Федор Родионович…

Расставив ноги в недостаточно просторных для его массивной фигуры полотняных штанах и глядя на профессора, Кирш думал, что там, в родильном доме, сейчас так же тщательно врачи обрабатывают руки, а анестезиологи дают его Вере наркоз. Ему было жутко от этих мыслей, но он уже знал, что никуда отсюда не уйдет до конца операции, и когда Федор Родионович направился в операционную, он последовал за ним.

В зеленом квадрате тускло желтело йодом операционное поле. С равномерным гудением и тихим стуком работал аппарат искусственного дыхания — вдох, выдох… Борис лежал на боку, невидимый, весь прикрытый простынями. И обнаженный участок тела, неподвижный и странно выпуклый, совсем не походил на живую плоть. На часть человека, который каких-нибудь сорок минут назад, стараясь скрыть волнение, сам лег с улыбкой на каталку, отвозившую его в операционную.

Но Федор Родионович не мог отрешиться от ощущения (мыслью он проник уже под эту желтую пелену кожи, и то, что испытывал сейчас, стоя у стола со скальпелем в руке, было именно непривычным ощущением), что перед ним лежит здоровый человек. Жертвующий своей почкой здоровый человек. И эту жертву принимал не только брат-близнец, но и он, Федор Родионович. Он не колебался, но секунду-другую стоял неподвижно со скальпелем, занесенным над операционным полем. Потом твердым непрерывным движением разрезал кожу.