Морли Каллаган - Любимая и потерянная

К ее приходу он готовил кофе. Пегги растягивалась на кровати, он, поднеся ей чашку, усаживался на стуле около бюро, закинув ногу за ногу, со своей чашкой в руках, и они болтали о всякой всячине. Пегги говорила, что он навеки покорил ее своим кофе. Все было очень по-семейному.

Иногда, когда Пегги ходила по комнате, он, не вставая со стула, обнимал ее и, прижавшись к ней головой, слушал биение ее сердца, а она не двигалась и ждала, покорная, но безучастная, и в конце концов ее напряженная неподвижность обескураживала его. Тогда Пегги улыбалась про себя.

Его привилегией было оставаться в комнате, пока Пегги одевалась к вечеру. Он не спрашивал, куда она пойдет. Не спрашивала и она, где он бывает. Каждый жил по-своему.

По вечерам он должен был являться к Карверам, чтобы обсудить с мистером Карвером свои статьи, и полагал, что с каждым таким посещением его положение становится все более определенным. Мистер Карвер помогал ему в работе. Они удалялись в библиотеку, подолгу сидели там вдвоем, и Макэлпин напускал на себя такую деловитость, что Кэтрин не решалась им помешать. Теперь мистер Карвер стал не просто мистером Карвером, но издателем, а Макэлпин — журналистом, состоящим у него на службе. Он приготовил план объединенных общей темой трех статей. Каждая должна была представлять собой рассказ о потерянных европейцах, людях, одержимых стремлением отрешиться от своей индивидуальности, раствориться в толпе, стать безыменными частицами большой машины. Для иллюстрации основного положения он собирался каждую статью посвятить одному человеку, одному из потерянных. Мистер Карвер пришел в восторг и от замысла и от трактовки и высказал несколько дельных суждений.

— Сделайте их полнокровными людьми, Джим. Оденьте схему живой плотью, и успех вам обеспечен, — говорил он.

Потом они выпивали по рюмке виски, и мистер Карвер заводил речь о подледном лове. Недели через две, говорил он, ему удастся выкроить свободный уикенд. Когда около полуночи они возвращались в гостиную, Кэтрин там уже не было. Ей надоедало ждать, и она уходила к себе в спальню, не дождавшись их.

На Крессент-стрит он возвращался как домой; здесь ожидали его работа, любовь, счастье и мечты, в которые он погружался, когда, сделав перерыв, ложился на кровать — это бывало часа в четыре — и, сложив щитком ладони, прикрывал ими глаза, чтобы дать отдых зрению, утомленному работой в плохо освещенной комнате.

В мечтах этих Карверы не сразу узнавали о его романе. Он не мог вечно держать его в секрете от Кэтрин и ее отца, но оставлял себе про запас небольшой резерв времени. Резерв нужен был им с Пегги, чтобы подготовить переход из мира темных, предосудительных связей к знакомству с Карверами. Пока что они не были готовы к этому, и он боялся, что лишится места в «Сан», если Кэтрин преждевременно узнает о его скандальной, по ее понятиям, любви к такой особе. Но когда бунтарство Пегги пойдет на убыль, они смогут показываться вместе.

Так он готовился в своих мечтах сломить ее и переделать, не замечая, что именно против этих-то его деспотических стремлений она и восстает, инстинктивно отстаивая свое право быть такой, какая она есть. Он представлял себе, какой она станет после того, как сдастся. Он познакомит ее со своим другом Солом Блюмом, врачом-гинекологом. Макэлпин заходил к нему, когда приехал в Монреаль, но в это время Сол был в Нью-Йорке. Джим не знал человека умнее и добрее, чем этот маленький круглолицый еврей с большой плешью, окаймленной узким венчиком волос. Они выпьют втроем по коктейлю, и умница Сол ему скажет: «Да, в ней есть то редкое и присущее лишь детям свойство, которое так ценили в людях китайские мудрецы. Она порывиста и непосредственна, всегда делает то, что велит ей сердце, не раздумывая об обстоятельствах и последствиях». В тот же вечер они пойдут в театр, и во время антракта встретят Кэтрин, и в первое мгновение всем им, конечно, будет неловко. Но Кэтрин из чувства собственного достоинства пригласит их к себе домой выпить по бокалу вина, и Пегги познакомится с мистером Карвером. А мистер Карвер при своем уме и опытности не захочет выступить в роли человека, который платит служащим не за талант и труды, а за право подбирать для них жен; потому единственной его заботой будет выяснить, оказывает ли Пегги честь его газете и Макэлпину, и, разумеется, он не сможет долго оставаться нечувствительным к обаянию девушки. Не лишена пикантности будет и первая встреча с Анжелой Мэрдок, но, если он поговорит заранее с Пегги, все обойдется. Неодобрительное выражение, сверкнувшее в глазах Анжелы, когда старый Филдинг назвал имя Пегги, было, без сомнения, порождено уязвленной гордостью. Избалованную вниманием Анжелу не могло не задевать безразличие Пегги, и в этом-то все дело. Но если Пегги будет любезной и приветливой, то и Анжела отнесется к ней совсем иначе. В субботу он повезет ее знакомиться с отцом. Вот они подходят по тропинке к дому. Отец встречает их на пороге в парадном костюме. Он сегодня несколько умеряет поток своего красноречия, стараясь соблюдать достоинство, приличествующее человеку, сын которого сотрудничает в монреальской «Сан». Но сдержанность не в его характере, и он не устоит, когда оценит живой ум, простоту и утонченность девушки. «Славную девушку ты выбрал себе, Джим. В ней столько достоинства и обаяния, — восторженно шепнет он. — Она понравилась бы твоей матери. Отчего бы вам не пожениться, пока вы гостите дома?» И первая их ночь, когда они наконец вместе, как удивительно, невероятно, что рядом с ним в темноте лежит она и он касается рукой ее груди, ее шеи, затылка…