Светлана Василенко - Дурочка

– Божья Мать… – прошептала Ганна.

Божья Мать слегка кивнула, улыбнулась.

– Ты любимая дочь Господа, – сказала Ганне.

– Я? – удивилась Ганна. – Но почему я?

– Ты страдала, – легко сказала Божья Мать.

Голос у нее был как у тетки Харыты.

– Что я должна делать? – заволновалась Ганна.

– Иди и лечи людей. Вскроются реки – плыви к другим людям.

– Тоже лечить?

– Там узнаешь.

– Но, может быть, я умерла?

– Ты не умрешь. Иди. – И Божья Мать растаяла. Только облако горело серебряно.

Ганна открыла глаза, зажмурилась: глаза ослепил горевший на солнце снег.

Был день. Вокруг Ганны снег растаял. Ганна встала. Сделала босыми ногами шаг. Зашипело под ногой. Ганна посмотрела вниз: с шипеньем таял снег вокруг ее ноги. Сделала другой шаг: снег под ногой растаял.

В рваной белой рубахе, босая, простоволосая, входила она в деревню.

– Ганна-дурочка! Дурочка! – закричали привычно мальчишки.

От Ганны шел свет. Мальчишки замолчали, расступились.

Зашла Ганна в пустую церковь – все свечи сами зажглись.

– Ганна – святая! Святая! – зашептали вокруг.

Подвели к ней нищего. Слепой, в струпьях весь.

– Где святая? Дайте дотронуться… – попросил.

Дотронулась Ганна до него: струпья спали, бельма в синие глаза превратились.

– Вижу! Я вижу! – закричал нищий.

– Чудо! Чудо! – упали на колени все.

Наступила весна. Сидела Ганна у могучего дерева.

К дереву – очередь тянулась, вся дорога людьми и подводами запружена.

К Ганне лечиться едут со всего света.

– Со всего света к ней люди идут, – говорили в очереди.

– Она одна такая в мире, больше нет нигде такой!

Стояли, очереди своей ждали: слепые и глухие, хромые и прокаженные.

Хромой перед Ганной стоял, на костылях.

– Дочка, спаси. Один остался, хозяйка моя умерла. Как без хозяйки и без ног прожить? Скажи?

Ганна ногу его натерла мазью, что-то пошептала, ладошкой похлопала.

Костыль из рук забрала, отошла. Старик постоял, постоял и как годовалый мальчик пошел: шаг, еще один, еще шаг…

– Неужто иду?

– А ты потанцуй, – посоветовали из толпы.

Пошел вприсядку отплясывать. Народ в ладоши хлопал.

– Еще, дед, молодуху отхватишь себе! – смеялись.

Привели женщину. Она билась, изо рта пена шла. Идти не хотела, упиралась.

– Бесы в ней гнездо свое свили, – объяснила мать. – Кричат ночью на разные голоса. Помоги!

Подошла к женщине Ганна. Закричала бесноватая на разные голоса. И по-волчьи выла, и по-собачьи залаяла. Встала Ганна перед ней. Начала повторять все движения бесноватой. Та руки возденет – и Ганна поднимет. Та кружится – и Ганна закружилась. Все быстрее кружилась бесноватая. Вдруг свалилась как подкошенная. Дергалось тело, вздрагивало. Ганна над телом встала. Будто что-то вытягивала из него, жало или корень. Вытянула, села в изнеможении, лоб мокрый вытерла и улыбнулась.

Женщина встала с земли, подошла к матери, сказала ей как ни в чем не бывало:

– Мама, что мы тут делаем? Пойдем домой.

Отец прибежал:

– Дочь умирает! Горит вся, как свечечка сгорает!

Побежала Ганна с отцом девочки.

Девочка в доме лежала, бредила:

– Дай мне аленький цветочек, тата! Дай мне, пожалуйста! Дай, прошу тебя, дай, таточка, дай!..

Ганна напоила ее из бутылочки, что с собой принесла. Посидела рядом закрыв глаза. Девочка очнулась:

– Тата, ты мне сейчас приснился…

Шла Ганна обратно. Гроб несли с мальчиком маленьким. Остановились около Ганны.

Мать в ноги Ганне бросилась:

– Оживи его! – В глазах мольба и вера: – Оживи!

Ганна покачала головой: нет!

– Ты все можешь! Верни мне сына!

Нет, покачала головой Ганна. Пошла и заплакала.

Сквозь толпу больных шла, плакала навзрыд.

Слепой, только что прозревший, Ганну спрашивал:

– Это небо?

Ганна, улыбаясь, кивала.

– Это дерево?

Ганна кивнула.

– Это солнце?

Не успела Ганна ответить. Во двор к дереву уже кого-то несли на носилках.

– Пропустите! Пропустите меня к ней немедленно! – говорили с носилок.

Сжалась Ганна испуганно. На носилках Тракторина Петровна лежала, смотрела на Ганну.

– Ганна? Глазам своим не верю. Ты?! Вылечи меня… Ты покалечила, ты и лечи! – приказала.

Ганна попятилась, повернулась, побежала за дерево. Встала там, задышала взволнованно. Дышала и дышала, успокоиться не могла.

Прозревший слепой подошел к Ганне, спросил: