Светлана Василенко - Дурочка

– Его другая защекотала! – засмеялись все.

Подошла Катерина, обняла Чубатого, подтвердила:

– Никому не отдам! Вчера как увидели друг друга – поняли, что это – навек!

– Верю! – вдруг захохотал краснощекий. – Вот теперь я верю.

Рассмеялась Катерина счастливо.

Чубатый смотрел на нее как заговоренный.

Сквозь жар и дымку Ганна видела, как забежал мужик, закричал:

– Банда Лешки Орляка в деревне! Сюда скачут.

Вскочили мужики, кинулись к дверям.

Грохнула дверь: на пороге атаман стоял. Побледнела Катерина. Входили вооруженные люди.

– Алеша? – спросила Катерина атамана, закрывая чубатого парня собой. – Ты зачем пришел? Я ведь просила тебя сюда не ходить…

– Я за тобой. Собирайся. Легавые за нами по пятам идут. Уходим за Каспий, за море.

– Нет, – сказала тихо Катерина. – Не пойду.

– Почему не пойдешь?

– Я другого, миленький, люблю.

– Так… – не ожидал атаман. – Время другое – и любовь другая? Вчера еще меня любила…

– Не время виновато – сердце.

Оттолкнул Катерину атаман. Увидел Чубатого:

– Босяка полюбила?

– Мне что бос, что обут, лишь бы сердцу был мил.

Атаман достал обрез.

– Добром, Катя, прошу: поехали! Знаешь ведь, ты мне одна люба.

– Нет, миленький, – покачала головой.

– Нет?

Не успела ответить, выстрелил атаман ей в сердце. Поглядел на Чубатого. Тот бледен стоял, не шевелился. Крикнул атаман:

– Уходим! – и вышел.

Забегали вооруженные люди по чайной.

– Водку бери! – закричал один другому. – Семен!

– Девку хватай, Степан!

Волосы Ганны разметались по подушке, лица не видно. Схватили Ганну прямо в одеяле, потащили.

– Пусти им петуха напоследок!

Деревня горела. Скакали лошади во весь опор. На телеге в одеяле лежала Ганна. Лежала – смотрела: будто в ней уже бушевал пожар, рушились балки, горели люди.

– Тебе бы только водку пить, Степан.

– А тебе только девок любить, Семен.

– Водка да девка – слаще ведь ничего на свете нет.

– Ну уж нет…

– А скажи – что? То-то же…

Бандиты гуляли в лесу. Сидели у костра, пили. Рассматривали, что награбить успели. Степан кольца примеривал:

– Эх, последний раз на родной земле гуляем, мужики!

В лесу один за пеньком сидел атаман. Пил из кружки водку не закусывая. О чем-то думал.

Подошел к нему Семен.

– Атаман! Там парни трофей привезли, тебя зовут.

– Что за трофей?

– Женский. Девку, короче. Парням невтерпеж. Иди пробу сними, а мы за тобой. По вспаханному.

– Без меня, – сказал как отрезал атаман.

– Неси, Степан, – приказал Семен.

Степан принес одеяло с Ганной. Положил на снег. Развернули. Испуганно Ганна из лоскутков глядела.

– Тю, да то мала!

– Мала не мала, лишь бы эта самая у ней была… – сказал Семен.

– Да то дурочка деревенская. Убогая она, – сомневался все тот же парень. – Грех.

– Все одно в аду гореть, – ответил Семен. – А что убогая… Так они, убогие, у нас всю жизнь отобрали… Едри их в корень! Держи ее, ребята! Первым у нее буду!

Навалились на Ганну со всех сторон. Ганна выворачивалась, била Семена в лицо, кусалась. Парни держали ее за руки, за ноги. Как распятая на снегу лежала.

– Ну, Семен, давай…

Вдруг раздался выстрел.

Мужик бежал:

– Атаман застрелился!

Атаман сидел уткнув голову в пенек.

– Из-за Катьки… – сплюнул Семен. – Нас на бабу променял!

Бежал часовой:

– Атас! Легавые скачут!

– По коням! – скомандовал Семен.

Проскакали кони над Ганной. Потом другие кони прискакали, с людьми в шинелях, повертелись у костра, унеслись за выстрелами.

Не заметили Ганну.

Ганна встала, побрела за людьми в лес. Шла в разорванной белой рубахе, падала в сугроб, снова шла.

Вышла на поляну. Луна освещала поляну. Увидела вдруг руку отсеченную Степана, в кольцах. Чуть дальше мертвого Семена увидела. Рядом Степан лежал, обняв человека в шинели. Тут и там лежали вперемешку мертвые тела. Увидела лицо энкавэдэшника со шрамом. Черный от крови снег был около него.

Подвывая от страха и ужаса, прошла Ганна поляну.

Шла, увязая в снегу. От дерева к дереву. У ели густой села отдохнуть. Сидела, дрожала. Закрыла глаза. Незаметно как – заснула.

То ли сон пришел к Ганне, то ли видение.

Увидела Ганна плывущее над землей светящееся облако. И на том облаке или сугробе стояла женщина с необычайно красивым лицом. Лицо было Ганне знакомо, родное лицо. На иконке у тетки Харыты она это лицо видела.