Руди Данциг - В честь пропавшего солдата (1984-1985)

Пока бык мятежно топчется в сарае, я с Пики становлюсь на безопасном расстоянии, наши руки переплетаются в волнении, а Янси, как заяц, нервно скачет взад-вперёд.

«Там корова, — говорит шёпотом Мейнт, — теперь можно посмотреть, для этого и бык».

Быка сзади подводят к послушно ждущей корове, оставляют его на мгновение неподвижно стоять, затем направляют его неуклюжее, тяжёлое тело на худых, неустойчивых задних ногах, и под беспокойное фырканье, словно требующее всей его силы, забавно укладывают передние ноги корове на спину.

«Он танцует, — смеётся Пики, — посмотри, он начинает танцевать».

Мейнт озабоченно подталкивает нас ближе.

«Иначе вы ничего не увидите».

Животные делают несколько неуклюжих, спотыкающихся шагов, словно в примитивном фокстроте, корова одной ногой соскальзывает с дороги в грязь, и бык, потерявший равновесие, падает обратно на свои четыре ноги. Лишь только заслышав сердитое мычание — мы начинаем робко смеяться — освободившаяся корова с дико болтающимся выменем рысью несётся прочь. Там, где дорога заканчивается у забора, она пытается развернутся, но мужчины хватают её за голову.

«Эй, ребята, принесите немного сена».

Мейнт несётся к сараю и бросает охапку душистой травы на землю перед коровой. Она, словно в недоумении, трясёт головой, пока в её жующей пасти в постоянном темпе исчезают пучки травы; ничто, кажется, не способно отвлечь её внимание от этого.

Снова приводят быка, но на этот раз Хеттема набрасывается на него со всей силой, чтобы притормозить его напор. Бык поднимается, словно лошадь, встающая на дыбы; это такое массивно-чудовищное хвастовство силой, что мы быстро отбегаем назад.

Под животом поднявшегося животного торчит длинное, лоснящееся копьё, ярко красное и нагое, открытая демонстрация половой принадлежности, сверляще ищущее свою дорогу. Пока он нерасторопно семенит своими передними ногами по спине коровы в поисках опоры, она отсутствующе жуёт; от нее будто бы ускользает, что острие копья быстро и решительно собирается атаковать её тело. Словно под гипнозом смотрю я, как бык с пустым, ошеломлённым взглядом властно производит нетерпеливые толчки на корове, точно такие толчки совершают ягнята, дергающие овцематку за вымя.

С другой стороны животных, возвышающихся, как гора, между нами, стоят Янси и Мейнт. Когда мой взгляд пересекается с их взглядом, то я чувствую, что краснею от стыда. Они смеются? Внезапно выступивший пот холодит мою кожу. Почему они так смотрят на меня?

Бык опускается на все свои ноги, из-под его живота свисает длинная нить.

«Ну, всё прошло гладко, — говорит Хеттема, бросая перед собой окурок, — имеет яйца, не в первый раз делает».

Он улыбается.

Бык, фыркая, обнюхивает бока коровы и ласково лижет вымазанную кожу, так преданно и нежно, что у меня слабеют колени и я боюсь упасть. Сначала бык проник где-то между тёмными продолговатыми складками кожи в это грязное место, а теперь лижет там так спокойно и мирно? Было ли это совокупление, то, что я видел тут так близко; совокупление, о котором всегда так таинственно шептались, хихикая, мальчишки в школе в Амстердаме?

«…Император Китая, возвышающийся над лежащей Линой, он делал это каждый раз по-другому…»

То, что делали я и Волт, тоже было совокуплением? Это делают с девочками, разве можно делать такое с мальчиками?

«Если вы зайдёте в сарай, то я принесу что-нибудь выпить».

Хеттема достаёт несколько стаканов, в которые наливает молоко из жестяного бидона. Я вижу навоз, кучи которого лежат повсюду, на земле и в лужах, и думаю о той липкой нити, свисающей из-под живота быка.

«Свежее, только что из-под коровы, — говорит Хеттема. — Нет ничего лучше прекрасного, жирного молока. Оно ещё теплое, попробуйте».

Молоко массивно бултыхается в моём стакане, на верх всплывают чёрные крошки непонятного происхождения, но, тем не менее, заметные.

«…он делал это каждый раз по другому, Лина была снизу, толчок-смешок, и теперь её живот всё больше и больше…»

При первой же возможности, пока никто не смотрит, я выливаю молоко в солому.

Янси и Мейнт остаются играть во дворе Хеттемы, а я выхожу на улицу и иду в сторону гавани. Пики со своей хромотой с трудом поспевает за мной. Почему она не оставит меня в покое, почему всегда идёт за мной, разве не замечает моего настроения, что мне не нужно её присутствие?

Я жду, пока она, тяжело дыша, догонит меня, дамба слишком крута для неё. Она щерит рот с выпавшими зубами в благодарной улыбке.