Геннадий Головин - Покой и воля

В той поселковой бедной поликлиничке мы застали истинных , истинно здоровьем людей, как своим собственным здоровьем, озабоченных, будто бы из светлой тьмы российского прошлого пришедших настоящих сельских лекарей. До сих пор вспоминаем о них добро и благодарно.

Колька любил ездить в поликлинику. Он вообще обожал всяческое общество. Сидючи в коляске и едучи по улице, непременно норовил цапнуть любую из проходящих мимо старушек. А увидев скопление (больше двух) людей, тотчас начинал восторженно почему-то орать: «Ура!», чуть не вываливаясь при этом из своего ландолета.

Попав в кабинет Калерии Ивановны — беспрестанно строил умильные и, как считал, трудноотразимые гримасы, улыбался во весь рот и непрерывно, конечно, пускал струю от нестерпимого восторга своего общения с медициной.

«Ну, вот и дождик пошел…» — неизменно и неизменно добродушно комментировала этот салют Калерия Ивановна, отряхивая халат.

Педиатр она была, мне кажется, от Бога. Я ни разу не слышал, чтобы за дверями ее кабинета ребенок — не грудничок, конечно, — плакал.

В отличие от нас с Колькой жена посещения поликлиники не очень любила.

— Там все такие толстенькие, там все такие жирненькие… Один только наш — худоба заморенная! — чуть не со слезами ли переживала она. — Там есть один — на два месяца младше, а весит уже!.. (не помню, сколько).

Калерия однажды даже вполне всерьез осерчала на нее:

— Вы что — кабанчика взяли на доращивание? Ваш Николай, успокойтесь, развивается нормально. Мне, наоборот, перекормыши спать спокойно не дают!

Больше жена вслух не переживала, но это вовсе не значит, то переживать перестала. Ей, как и большинству мамаш, понятное дело, хотелось, чтобы Колькина физиономия была один в один с тем обжорой, который изображен был на колобке с детским комбикормом «Малыш».

Колька, как сказано было Калерией Ивановной, развивался успешно. Довольно нормально и мы, родители, развивались возле него.

К полугоду своего пребывания в нашем обществе Колька раскусил, что этими двумя услужливыми человеками можно вертеть, пожалуй, как пожелаешь.

Не сказать, что желания и капризы его отличались какой-то изощренной чрезмерностью. Что-то он (из еды, например) не любил, но кое-как терпел. Что-то терпеть не мог, но мы в него впихивали, истово веря в благотворность подобного насилия. Что-то вообще впихнуть в него было невозможно, несмотря на все уверения литературных источников, что этот вид пищи для него чуть ли не мальвазия.

Он был не дурак поспать, но с определенной поры процесс транспортации его в царство Морфея приобрел вдруг совершенно скандальный и ужасно утомительноемкий характер. Так однажды он недвусмысленно объявил, что засыпать отныне намерен исключительно только на мамкиных руках и исключительно под вокализ: «Ох, ты котинька-коток…» Мамка, натурально, возразить не посмела, и это продолжалось месяц-другой, пока я не обратил внимания на то, как подозрительно стеариново стала светиться лицом жена моя, как изможденно ввалились прекрасные глаза ее, а походка, я заметил, стала слишком напоминать походку каторжно бредущего, от сквозняка качающегося человека.

По два раза за ночь по часу-полтора ходить с Колькой на руках да еще мурлыкать при этом «Котинька-коток» — это даже и для колькиной, самоотверженно любящей мамаши, было слишком.

По моему жестокому настоянию была объявлена война этой вредной для всех привычке.

Война вспыхнула ожесточенная. Она длилась в течение ночей четырех, во время которых Пушкинский район Московской области вряд ли спал спокойно. А закончилась схватка полумирным соглашением: Колька согласился засыпать в постели, но с тем, чтобы его кроватку непременно в это время катали туда-назад.

Было это, понятно, немного полегче, чем таскать его на руках, но тоже не сахаром оказалось, а занятием нудным, многотерпения требующим. К тому же, непременно задремывая, жена то и дело с грохотом падала челом на ограждение кровати — пару раз и на пол брякалась — Колька мгновенно и возмущенно отворял вежды, вдарялся в скандальный крик, и процесс усыпления приходилось начинать сызнова.

Одно время мы с ним вроде бы сошлись на таком варианте: я его пару минут покачиваю, потом укладываюсь на кушетку рядом, и мы, как бы за компанию, дружненько засыпаем. Вначале ему это понравилось.

Главное в новой технологии было в том, чтобы после его погружения в сон выкрасться из комнаты без малейшего шума-шороха. Я жирно смазал все петли на двери, подколотил пол, чтоб не скрипел под ногами, — казалось, наконец-то, выход найден.