Сергей Солоух - Рассказы о животных

Игорь проехал вдоль длинного пустующего заводского корпуса, так и не заполнившегося машинами и механизмами, и свернул к АБК. В дальнем углу щедро к нему прирезанной стоянки какие-то до странности знакомые люди слонялись вдоль навязчиво и неприятно узнаваемого автомобиля. Цвета серебряный металлик. С контурами недорыбы-полугрызуна. «Ссан-йонг актион».

– Ну что же вы, Игорь Ярославович, не в курсе всем известных фактов. Это же самый настоящий «мерседес», но только ценник при этом азиатский.

Человек, некогда нравоучительно изрекший эти слова, сейчас не выглядел всеведущим и всемогущим повелителем небес и недр. Роберт Бернгардович Альтман без шапки, в одной куртке с башлыком, стоя перед акульим носом своего азиатского «мерседеса» и даже «бенца», то приседал, то выпрямлялся, то что-то рукой показывал на той, не видимой Игорю пока еще нижней стороне хищного носа своей тачки и говорил. А пара человек возле него, в таких же куртках с башлыками, все время норовящими слететь с круглых голов, не в такт, как бы с ленцой, повторяла его движения. То приседали, то вставали перед машиной, к ней то протягивая руки, то опуская.

Казалось, что группа новичков без чувства ритма и без слуха упорно разучивает какой-то танец вроде гопака.

Когда Игорь подошел и поздоровался, Альтман опять сидел на корточках и крепким красным пальцем тыкал в нижний угол бампера. Там было темное пятно, от которого весело разбегались черные трещины. Одна к стаканчику противотуманки, а две другие к скату колеса.

– Ночью не заметили мелкий сугроб? – любезно осведомился Игорь.

– Да если бы, – ответил Альтман, распрямляясь. Он был очень зол, свиреп и красен, и от обиды на весь мир его обычно светлая с рыжинкой эспаньолка сделалась пепельной. – Средь бела дня собаку сбил.

– Когда? – чувствуя легкое головокружение, быстро спросил Игорь.

– Да часа не прошло, – глава «КРАБ Рус» был просто вне себя. – Ехал по Маяковского, не знаю, ну максимум шестьдесят, а он, как куль с углем, прямо с обочины и под колеса – хряк…

– Кто? – Игорь так странно это произнес, что удивленный Альтман на него долго и внимательно смотрел, прежде чем снова удостоить словом.

– Ну я же сказал вам, Игорь Ярославович. Собака. Щенок, не знаю, по виду меньше года, а весу, как в медвежонке, как из железа… Вот, сами видите, что сделал, гад…

Альтман присел еще раз и пальцем потрогал трещину, вскрывшую пластик стрелою к противотуманке.

– Чтоб ей неладно было на том свете, этой дворняге грязной… Десятка, если просто подлатать, а под замену – тридцать.

Потом он снова выпрямился, повернул печную рожу с белым пеплом вокруг губ к Игорю и, наконец заставив себя справиться с эмоциями, особо деланным и показным тоном поинтересовался:

– А вы к нам?

– Нет, – не задумываясь, ответил Игорь.

Механически пожал протянутую руку, вторую, третью. И пошел к своей еще теплой машине. Ехать через Дальние горы, Афонино, Кутоново не было никаких сил. Ушел на кольце к автовокзалу, стадиону, в центр и вдоль по Транспортной до поворота на Усть-Катский. Прочь.

Ну почему? Почему даже это у него надо отнять? Ночь. Забытье. Полное отключение и отсоединение. Закрытые окна, закрытые двери, закрытые веки. Тройная защита на шесть, семь, иногда целых восемь часов.

Он даже не знает причину. Это не психология с выворачивающими что-то из подкорки снами и это не физиология, насосом кровяным упрямо, мерно раздувающая мочевой пузырь. Это просто пробуждение. В два, в половине третьего. Без повода, какого бы то ни было, воображаемого или осязаемого. В беззвучном мраке. Щелк. В поту и ломке, как после безобразной пьянки. С теми же отчаяньем, безнадежностью и болью, но только без стыда.

Без стыда, без мук душевных или угрызений совести. В пустоте и чистоте. И от этого еще мучительнее, еще страшнее, тяжелее, поскольку все это не объяснимо, не ясно, не понятно, за что, за что же наказание? И почему? Бессонница. Безо всякого Гомера, часов, трусов и парусов. Лишь клещи. Невидимые клещи. Тиски, струбцины. Не выкричать, не выплюнуть, не выблевать. И не умереть.

Только лежать. Лежать как трупу. Вытянув ноги, вытянув руки. Без движенья и мысли. Лежать как мертвому, но от него, счастливого, холодного и беззаботного, в отличие, всем телом ощущая дикое, безумное давление. Внутреннее и внешнее. Ломающее, душащее, пугающее бесконечностью и безысходностью. В полтретьего. Без воздуха. Не видя ничего, не слыша и не понимая.