Сергей Солоух - Рассказы о животных

– А есть – едите?

И все равно это была искра, педагогический дивертисмент, который Алку бодрил, держал. Заменял ей на месяц, два, полгода спирт. Перематывал ленту их жизни к несмятой, нерваной, чудесной цветной середине.

– А помнишь, как шли однажды, разувшись, по мху болотца вдоль Улугчула? Что-то сырое, теплое, играет под ногами, как будто бы под нами вдруг оказалась обнаженная полоска земного тела… Пузцо безо всякой одежды, без брони… и мы идем по нему живому, мягкому, босые…

– Ага, пух-чавк, пух-чавк… только, ты знаешь, это было не брюхо, а задница… пастозная задница, по щиколотку нога уходит в мякоть, пружинит, но никогда не тонет, толстая шкура…

– Толстая, думаешь…

– Да, у земли она очень толстая, даже когда голая… Не то, что у людей… А еще я думаю, что это не Улугчул был вовсе, а Малый Хунухузух… И знаешь почему? Потому что в Хунухузухе мы всегда набирали дикий лук… И в тот раз его набрали, много, как две жадины, и он пах… Прямо таки дышал на меня из рюкзака, из-за спины, пух – дунет, чавк – выдохнет…

Запах дикого лука. Сосновой хвои, озерной воды… Сколько других запахов Игорь узнал с тех пор. Когда дунет, вдохнет или выдохнет его Алка, его некогда легкая, быстрая, неугомонная, как бабочка или стрекоза, жена. Как может пахнуть или выглядеть она, Алка Гиматтинова, на втором месяце запоя…

Но сейчас она ничего. Ничего. Только вот слабенькая, после всего едва живая. Сидит и греет тонкие пальцы теплым фарфором кружки с чаем.

– А еще она мне сказала, что время покажет…

– Что покажет?

– Ну, можно ли мне опять что-нибудь дать, кроме практических занятий и, соответственно, другой ставки…

– И что ты думаешь на этот счет?

– Думаю, что все хорошо, время покажет…

– Почему?

– Потому что я хочу, чтобы Настя уехала легко…

– В Германию?

– Да, со своим Шарфом-Гардеробом… Пусть едет с мыслью, что мать завязала… Надолго, крепко, может быть навсегда… Третье кодирование помогло… В конце концов… Пускай легко отрежет, просто, зачем ребенку чувство вины? Это ведь наше, только наше… Твое и мое…

Игорь долго и молча смотрел на нее. На Алкины руки, совсем не изменившиеся, не ставшие ужасными, как, например, ее лицо. С мешочками и ямками, глубокими морщинами, красными пятнами… Нет, тонкие, такие же, с изящными запястьями и острыми, колючими локтями, трогательным, чудесным образом созвучными с отчаянными и резкими, как шрамы, линиями ключиц, смотрел, смотрел, а потом встал… встал и легким движением поднял белку-жену на руки… вместе с кружкой, вместе с выкриком «ты что, рехнулся? Игорь, Игорь!» – и понес ее, понес, держа перед собой, моргая, улыбаясь, плача… а куда, зачем, в маленькой и узкой квартире не объяснить.

Все-таки Алка не права, не права, иногда он может, научился делать что-то не думая, разом, одним движением, словно счастливый человек.

Как много любителей обедать или ужинать на дороге. Со своими особыми привязанностями, особо ценимыми закусочными и обжорками. Сколько бы Игорь не ездил с Запотоцким, тот обязательно тормозил возле украинской конторы в Демьяновке с названием «Тарас Бульба». А потом, уже насытившись, все продолжал блаженствовать. До самого Южносибирска, семьдесят или восемьдесят километров, мог восхищаться, какие нежные кусочки сала, холодные, нарезанные аккуратно кубиками, ему всегда подают к борщу в «Тарасе».

– Все один к одному, словно по мерке режут… Как сахар тают во рту…

Однажды Игорь слышал, как заносчивый и высокомерно насмешливый технический директор ЗАО «Старнет» Дмитрий Потапов с неожиданным собачим энтузиазмом и волчьей серьезностью что-то грузил угрюмому скелету Шейнису по поводу блинов, ради которых всегда, оказывается, делает остановку в Колмогорах.

– С семгой… Ты что, какая, Леня, ветчина… Сто граммов семги, сыр, белый чесночный соус с зеленью, и чтобы обязательно дали пропечься, чтоб сыр как следует расплавился… мечта…

Игорь хорошо помнил и знал чистый и светлый киоск «Сибирские блины» у неухоженного, какого-то заброшенного на вид павильона автовокзала на федеральной шумной окраине богом забытой деревни Колмогоры. Особого места на трассе Южносибирск – Новокузнецк, до которого надо добраться, дотянуть, ночью, в мороз, когда уже невмоготу, когда сами собою закрываются глаза, слипаются огни и тени, и мозг становится мертвым куском желе…

Тут можно попросить в одном бумажном стаканчике с дорожной крышечкой-дозатором смешать сразу пару пакетиков. «Нестле» три в одном и просто черный. А кипяточку на три четверти, не больше, и с этим гнать еще полторы сотни. Доехать все-таки до дома. Но есть там Игорь никогда не ел. Он вообще не ел в пути. И не потому, что дорожная пища плоха или опасна, а потому что дорожная. А значит, ненавистна по определению, как белая разметка, километровые столбы, и ночь, и тени, и огни… И только время. Жратва затягивает время, удлиняет тоску и муку неотвратимого движения. Неоконченного…