Сергей Солоух - Рассказы о животных

– И что, пропел?

– Да, неплохо получилось. Особенно в виду того, что я ему подпела вторым голосом.

И все это стало ненужным. Красота и неформальность. Отклик в чужой душе. Чисто педагогические победы. Книжки преподавателя, планы занятий, взаимные проверки, баллы, открытые лабораторные и семинары с последующими методическими разборами из нудной, как-нибудь для галки исполняемой повинности исподволь, постепенно, к середине девяностых стали самоцелью.

И, главное, студентам это пришлось по вкусу. Шаблон, формальность, минимум неожиданностей. Институт, он же университет, стал новым поколеньем восприниматься как некий особый подвид супермаркета. Магазин знаний. Нечто такое с витринами и полками, среди которых покупатель всегда прав. И с чувством законной правоты могли нажаловаться, что препод не отвесил знаний просто и степенно, как порцию вареной колбасы, а цирк устроил. Унизил попыткой дать лучше, больше, ярче, предполагающей душевные, сердечные и прочие недоговорные затраты. Как так?

На профилирующих кафедрах, на выпускающих, у Игоря, долго сопротивлялись этому поражению в исторических, доцентско-профессорских правах, пытались гнуть свое, держаться за традиции, а вот всем общеинститутским, обязанным как мясорубка через дуршлаг тупого шаблона формировать, продавливать, пропихивать курс первый и второй, кран перекрыли сразу.

– По сто? – начала предлагать Алка по вечерам в обычный будний день.

– Может быть лучше по бутылке пива?

– Нет, пиво напиток побудочный, а не снотворный. Его пускай хлебают те, кому вставать до света, в полчетвертого. А мы давай накатим то, что не попросится наружу, ни спереди, ни сзади, а ляжет ровно там, где надо, в центре тяжести.

Теперь Игорь регулярно встает до света, не позже пяти пятнадцати. Но ничего на ночь не пьет, кроме стакана молока. И то же самое вместе с ним Алка.

После того как ее выгнали из института за кражу ста рублей, жена Игоря Валенка между запоями спиртного не употребляет.

Как описать это отчаяние? Жуть полного бессилия, невозможности предупредить несчастье, беду, как ночь, как птица, накрывающую мир слепым, совиным крылом.

Эти странные фары сзади Игорь заметил на повороте улицы Двужильного, там, где она уходит от полной автосалонов и стройрынков полосы в темень еще не освоенной окраины. Обычно автоматически, при одном взгляде в зеркало, по крайней мере определяешь, кто там наезжает слева. Прилипла легковушка, «газель» нахально лезет или нависла пьяная желтизна каким-то идиотом раскочегаренного самосвала. На сей раз весьма решительно и агрессивно к Игорю приближалось нечто странное. Если судить по тени, то большой сарай, если судить по низким плоским фарам ближнего света – обычный автолюбитель на каком-нибудь седане. Но просто так, благодаря естественной разнице в скоростях движения, загадка не раскрылась.

В сотне метров от поворота на арке теплотрассы висели автоматические камеры, и севший совсем было на хвост, уже стремительно наезжавший на «лансер» Игоря объект чуть сбросил и отодвинулся. Расстояние еще немного увеличилось за аркой, здесь дорога слегка загибала за небольшую рощицу, и за сплетением ветвей вполне мог прятаться патруль на серебряной десятке, менты с самым обычным, похожим на митинговый рупор, ручным прибором измерения скорости. Хлебное место, многие простаки, проскочив камеры, немедленно притапливают, а, оп-па, приезжают. Но тот, кто еще минуту назад буквально напирал на Игоря, казался дураком из общей стаи, который просто лезет, прет на рожон, как выяснилось, был хамом вполне циничным и расчетливым.

Большая туша его машины (теперь уже внушительность ее размеров не вызывала ни малейшего сомнения) стала опять резко увеличиваться в зеркале лишь после рощи, на хорошо просматриваемой даже сейчас, в темноте шести часов утра, прямой. Впереди на полосе Игоря неспешно катил внедорожник «тойота прадо», и его можно было бы обогнать, если решительно и резко самому выйти из ряда, но голова и сердце, все в организме подсказывало, что подрезать жирную дуру, стремительно накрывающую левую сторону, ни в коем случае не надо.

Через секунду-две нос ее наконец поравнялся со стеклом Игоря. Низкие, как у легковушки, фары, принадлежали корейцу. Междугороднему автобусу. Здоровому, в два этажа серебряному кораблю, летевшему здесь, в городской черте, под сотню. Ну вот, казалось бы, все и разъяснилось, но ватный и туманный ужас сна, развеявшись, сменился однозначностью яркой галлюцинации. Мимо неумолимо перло огромное, блестящее железо, а вместе с ним прямо на Игоря, словно топор палача, ехала черная створка открытого, черт знает почему раскрывшегося, заднего багажного отсека.