Леонид Бородин - Киднепинг по-советски

— Студент я. Здесь случайно.

— Случайно. Ага. Как это, сейчас… Средь шумного бала случайно… Совсем как мы с вами!

В этот момент за ее спиной нарисовалась косматая рожа Ильи, просто перекошенная от изумления. Появилась и исчезла. Когда они пришли сюда, он сказал: «Все, отпускаю на свободный поиск». И пропал. Сказал, что, когда будет уходить, найдет.

— Слушайте, а вы любите ночью ездить по городу? — почему-то прошептала таинственно.

— Я вообще ездить люблю.

— Тогда поехали!

— На такси, что ли?

Соображал, сколько денег с собой.

— Нет! У меня машина. На такси неинтересно!

Баба за рулем! Такого еще с ним не было. Да чего там! Много чего не было. Сидеть в машине рядом. Ну, полный… этот самый…

Позже, пытаясь понять, почему вдруг заоткровенничал с девчонкой, которую и знал-то не более часа, Игорь пришел к заключению, что решающую роль сыграло в общем-то вторичное — ее искусство вождения. Щебетала она без умолку и носилась по Москве, как он сам никогда не рискнул бы. Казалось, что машиной она управляет не через тяги, сцепление и тормоза, а мысленно, баранка крутится сама, а руки на ней лишь для подстраховки. Машина, между прочим, была наша, советская — «жигуль», но с радиотелефоном на торпеде. Прямо руки чесались позвонить куда-нибудь. Они дали пару кругов вокруг Кремля, мотались по набережным, по центру. Ночью даже знакомые улицы не узнавались, она же была здесь как дома.

Он разговорился даже без наводящих вопросов. Историю своего недолгого падения изобразил чуть мрачнее, чем то было в действительности, зато спасение через Аркашу описал в таких героических тонах, что деваха на этот миг отпустила баранку, руки к щекам, ахала и головой качала, а тачка сама по себе чуть ли не сотню метров катилась. За что друг Аркаша боролся и за что его посадили, толком объяснить не мог, и почему лично ему эта борьба до лампочки, она тоже не поняла, но когда отчаянием своим поделился, что головой биться готов об стенку, чтоб выручить друга, она вдруг бровки свои тоненькие свела, губки поджала и метнулась куда-то в темный переулок прочь от центра. Потом резко тормознула, остановилась, давай звонить по телефону. С матерью говорила. Ма! — на всех языках понятно. Снова помчалась, влево, вправо, улочки узкие с выбоинами. Наконец, остановилась, вроде бы приехали куда-то, дом нежилой, учреждение какое-то.

— Здесь он. — и на дом показывает со служебным подъездом.

— Кто?

— Друг твой.

— Почему?

— Лефортово это. За этим домом, видишь, другой, выше. Там он. Может, как раз его окно.

В мозгах сумятица. Обыкновенный дом из обыкновенного кирпича среди таких же обыкновенных домов, но там уже не жизнь, не свобода — как это представить! Если бы неприступный и мрачный замок на горизонте, как та тюрьма, откуда граф Монте-Кристо деру дал, или невидимое обычному глазу подземелье, о котором только догадываешься, что оно где-то очень далеко, да хрен подступишься… В общем, это должен быть какой-то другой мир. А так, как здесь, — это же издевательство! Запереть человека в обыкновенном доме! Ведь если сейчас гуднуть пару раз, то он там услышит, а к окну подойдет, то и увидит! Так же с ума сойти можно! Подумать только! Аркаша сейчас от него всего за каких-то сто метров, между ними лишь одна стена в пару, ну, пусть в две пары кирпичей — это же полчаса киркой поработать.

Возмущение сотрясало душу, а причину возмущения понять не мог, и такая противная дрожь в руках. Кому-нибудь сейчас в морду дать бы, чтоб расслабиться, но морды тоже все попрятались за стенами в четыре кирпича. Ведь и верно, разве можно побег смострячить посередине города, только зашурши, и какая-нибудь падла обязательно высунется из окна напротив или наискосяк и заорет. Илья говорил, что бесполезно, но чтоб такая безнадюга — не верилось. Сидел, пялился на окно и бормотал: «Безнадюга! Безнадюга!»

— Не понимаю, что ты говоришь?

Где ей понять, фифеле заморской! Вынарядилась тут.

— Аркашка рядом, соображаешь, а я ничего сделать не могу, будто руки отрублены, и мозги вытекли! Ничего!

И кулаком по торпеде — бац! Подсветка приборов мигнула, а деваха ойкнула испуганно и глазищами своими потянулась к нему, кулак ручками прохладными накрыла и шепелявила что-то на своем дурацком языке.

— Всем до фени, что Аркашка загибается, а у меня никакого способа! Никакого!

Вдруг она прижалась к нему, дрожащая такая, мягкая и прошептала еле слышно.

— Способ… да… я знаю способ…

— Чего?