Поль Фурнель - Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы

На этом пределе риска и скорости болтливые мальчишки уже давно не подают голос. В их инженерных головах — лишь монотонный перечень выкладок и рев глушителей, которые они сами же захотели превратить в органные трубы. Ценой этого адского молчания он добился того, чтобы мы оставались на трассе вдвоем. До упора.

А я, я, замирая, жду тот день, когда мы, постаревшие гонщики, уйдем на пенсию. Есть две-три важные вещицы, которые уже давно пора обсудить, и мне так хочется с ним поболтать.

Хоть я и не из тех, кто любуется собой во время игры, я все-таки должен был понять, что эта свечка станет переломной. Мы находились на корте уже час сорок пять, и я был, скорее, доволен. Мне было трудно разыграться и пришлось чуть поднажать, чтобы закончить первый сет со счетом 7–5. 6–2 во второй партии, и вот шел третий сет: 4–2; ровно на его подаче. Я выигрывал. Нечего бояться. Он послал мне очень длинный, в подарочной упаковке, мяч и, совершенно логично, тут же подбежал к сетке. Движение кистью, которое я сделал в тот момент, чтобы взять мяч, было волшебным. Мяч спокойно поднялся и описал очень гармоничную кривую Гаусса; эта свеча сразила моего противника, причем так, что он даже не попытался ее отразить. На какую-то долю секунды я остановился, чтобы посмотреть на мяч, и почувствовал удовлетворение от технического совершенства своего движения, просчитанного до миллиметра. До этого я никогда не думал, что в этой партии мне что-то грозит. В АТР я иду восьмым, он — одиннадцатым; мы встречались девять раз, и семь раз я побеждал, и теперь мысленно я уже приписал победу себе.

Он сделал подачу, а я проследил за летящим мячом и даже не пошевелился. Он подал еще раз: я отбил в сетку. Он повел в счете.

В этот момент сзади него, в третьем ряду, я увидел парня с ирокезом, который поразил меня тем, что совсем не следил за матчем. Я не мог отвести взгляда от его зеленого гребня, напомнившего мне о лужайках Queens Club и Уимблдона.

Я сделал две двойные ошибки, и мячи на меня просто посыпались один за другим. Все мои удары в сторону от противника, готовящегося отбить слета, уходили мимо поля. Арбитр засудил мне мяч, попавший в линию. У меня даже не возникло желания оспорить. Я призывал себя настроиться, собраться. На трибуне одна маленькая девочка уронила мороженное, которое упало на ногу сидевшего по соседству мужчины. Мой противник сделал сильную подачу: такое чувство, будто ударом мне оторвало кисть.

Единственное, что меня беспокоило, так это то, что я могу встретиться взглядом с моим тренером и моей девушкой. Я никогда не боялся выигрывать. Мне платят за то, чтобы я выигрывал, и я выигрываю. Нужно быть полным идиотом, чтобы представить себе обратное.

Я — тот, кто все время выигрывает, и третий сет я проиграл со счетом 4–6.

Толпа принялась бурно аплодировать моему противнику. Она поддерживала его удары. Особенно маленькая негритянка на трибуне справа, которая хлопала в ладоши над головой каждый раз, когда ему удавался красивый удар слета. А они ему удавались... Ее волосы были заплетены в дреды с разноцветными жемчужинами на концах.

Четвертый сет, который должен был привести меня к победе, был явно лишним; о таких сетах мышцы вспоминают даже на следующий день, во время полуфинала: из-за таких сетов выходишь на корт с боязнью проиграть, которая является единственной боязнью, достойной чемпиона. Панк на трибуне вскрикнул, когда я глупо пропустил свечку. Я сжал кулаки, стиснул зубы, протер обмотку ракетки опилками, грозно посмотрел на мальчишку, который замешкался, кидая мне два новых мяча.

В первом гейме четвертого сета, отпустив его 0–40, я, наконец, должен был загасить самую не берущуюся подачу в своей жизни, а затем переиграть этого засранца. Как они меня все достали — тренеры, журналисты, игроки — со своей боязнью выигрывать. Для настоящего чемпиона боязнь выигрывать — это слишком примитивно. Единственное, что может расстроить игру супер-гранда, так это боязнь подумать о боязни выигрывать, да и то...

Я видел, как все они уезжали: малыш Робер укатил в Тулузу ради футбола и вернулся с неработающими коленями — что-то там у него не срослось. Малышка Шанталь, красотка, так хотела заниматься лыжами, а все кончилось тем, что она забралась на Фон-Роме и совсем там спятила. Ее нашли на самой вершине, она сидела одна и звала спустившихся раньше подружек, а когда ее снова подвели к старту, она стала звать маму, потому что боялась спуститься. Надо иметь чугунную голову, чтобы в пятнадцать лет бросить родную деревню и жить как в цирке, переезжая из одной гостиницы в другую; они сделали из нее сумасшедшую. Я уже не говорю о теннисистах, которые проводят больше времени в самолетах, чем на кортах...