Геннадий Прашкевич - Иванов-48

— А вы, Сергей Сергеевич, филолог?

— Я — капитан. Но мы и этому учимся.

И правильно. Человек обязан всему учиться.

Вспомнил, Полярник рассказывал. В тундре летом температура поднялась в один день чуть ли не до двадцати пяти градусов, в кабине вездехода задохнуться можно, как в раскаленной печке. Водитель распахнул дверцу, а чтобы не хлопала, привязал ее проволокой. Когда ехали вдоль мелкой речной протоки среди кустарника, перед вездеходом появился бурый медведь, наверное, ненормальный, потому что рев двигателя в тундре слышно за много верст. Водитель, понятно, рванул на себя дверцу, а она прикручена, ни на сантиметр не сдернешь. Водитель страстно ругаться стал, конечно, а потом всем рассказывал, что не смог дверцу закрыть потому, что второй медведь лапой ее держал.

Закурил. Как бы понизил уровень опасности.

Мог бы такое написать Михальчук Иван Михайлович?

Бывший монтер, он к электричеству относился как к живому явлению, мог разговаривать с лампочкой. Лампочка горит, светится, а он с нею разговаривает. Выпустил фантастическую книжку про машины полей коммунизма. Тоже в серии «Герои Социалистического Труда». Там у него комбайнеры и трактористы рассказывали о своих личных мечтах, сколько гектаров им все время хочется вспахать и засеять. А еще Михальчук выпустил повесть про советских геологов, которые сталкивались в глухих уголках с американскими диверсантами и шпионами. «Будь начеку. В такие дни подслушивают стены!» Кончилось, понятно, судом. Зал был полон. Зина, героиня, выступала главной свидетельницей. Глядя на нее, раскаявшийся диверсант (русский по происхождению) заметно волновался. «Я не прошу снисхождения, — горько сказал он. — Я шел к вам как диверсант и готов нести ответственность за свои преступные мысли. Да, я иностранный подданный, но русский по происхождению. И вот впервые встретился с родиной в лице этой девушки».

«Но теперь я фантастику не пишу, — признался как-то Михальчук на небольшом писательском собрании. — Знаний не хватает мне, зачем врать? Фантастику должны писать люди, способные в науках. А я кто? Бывший монтер, электрик. Пока писал на уровне монтера и электрика, вроде получалось. А глубже не могу. И учиться мне трудно. Годы прожитые мешают».

«Я же рос сам по себе, — жаловался собравшимся Иван Михайлович. Знал, что его поймут. — Я в Бийске работал в электроцеху, сочинял стихи. „В фабкоме встретились шофер и комсомолка“. А потом сочинил песню на свадьбу друга. „Есть по Чуйскому тракту дорога, много ездит по ней шоферов“. Сами, наверное, не раз пели. Считается сейчас, что народная, а ведь это я ее написал. Ну, бийская газета целой статьей разразилась об ужасном состоянии тогдашних алтайских дорог, о частых автомобильных авариях, о плохой дисциплине. Да и какой может быть дисциплина у наших шоферов, спрашивал автор статьи, если шоферы поют такие глупые песни? На другое утро меня окликнули: „Михальчук! В особый отдел!“ Ну, я шел, и ноги у меня совсем ослабели, честно вам говорю. Вошел в кабинет, снял кепку. Перед особистом тетрадный листок лежит, слова песни переписаны. „Твоя работа?“ Я врать не стал, покивал смиренно, раскаиваюсь, мол. Особист помолчал, а потом как грохнет кулаком по столу! „Да ты у нас поэт, Михальчук! Мы тебя учиться отправим!“»

Нет, подумал Иванов с непонятным облегчением. Хороший человек бывший монтер и электрик Иван Михайлович Михальчук, но праздник полевого социализма в селе Радостном описывать не станет. И не в плохих знаниях тут дело. Особисты Михальчуку фантазию подпортили.

Взглянул на карманные часы:

— Кажется, нам с вами домой пора.

— Мне — да. А вам-то зачем? — гражданин Сергеевич доброжелательно наклонил голову. — Напьетесь вы дома, товарищ Иванов, что в этом хорошего? Лучше вам заночевать здесь.

И указал на шкаф.

Дескать, там и подушка.

За окном на ночном проспекте вспыхивали огни, ночные тени медленно двигались, повторяя путь одинокой автомашины. Полина спит, затаилась в теплой проплаканной постели; инвалид спит, ограниченный зоной распространения серой крысы пасюк; Француженка спит, высланная из далекого Ленинграда; и тетя Аза, и майор Воропаев, и Полярник.

Было, наверное, за что давать Полярнику Сталинскую премию, что-то он там такое серьезное открыл на берегах новой реки Лагерной. В каждой пикетажке — номера шурфов, это Иванов сам видел; вел Полярник строгий учет всем патронам с аммонитом, всем шпурам, которые удалось отпалить.