— Понял.
— Ну, тогда давай еще.
Она налила себе, пошла с бутылкой к Сергею, но остановилась.
— Только ты сразу скажи — пять рублей дашь?
— Дам.
— Нет, ты на стол положи.
Сергей выложил пятерку и так и остался стоять с пустой рюмкой.
— Ха-ха! — крикнула Наташка. — Дал, а? Дал!
Она схватила эту бумажку, приложила ее к лицу, попробовала сдунуть, потом смяла, подбросила. Она носилась по кухне и кричала:
— Дал, а? Дал! А ты боялась!
Потом она замолчала, и наступила неловкая тишина.
— Ну что? — спросила Наташка. — Что ты молчишь? Сейчас, да? Нет, давай еще выпьем.
Сергей пить не стал. Наташка опять одним махом опрокинула рюмку, посмотрела, куда ее поставить, обтерла о платье руки и медленно пошла к Сергею. Не доходя шаг, она остановилась. Они стояли минуту или две друг против друга.
Вдруг в комнате зазвонил телефон. Сергей побежал и снял трубку.
— Привет! — закричал он. — Что же ты не звонишь? У меня все по-старому. Какой отпуск — я же в приемной комиссии. А у тебя что? То есть как — нет новостей? Нет уж, если позвонил, говори конкретно, выкладывай свои мысли. Нету?
Вошла Наташка с налитой рюмкой, но Сергей только махнул — не мешай, сейчас.
— Нет, — сказал он, — ты меня не обманывай. Весь советский народ строит коммунизм, а у тебя никаких новостей? Зачем же мы тогда убили царя и господина Рябушинского? Чтобы ты беспартийно дрых на продавленном диване? А как же пролетарии всех стран? Тебе до них нет дела? Я напишу в твою партийную организацию. Поверят. Ничего, я тоже беспартийный. Пускай воспитывают. Лучше давай новости. Ты еще про погоду расскажи. В газете прочитал? А Грета Михайловна... Передай ей привет. А еще что? Ну и жизнь. Тогда привет. Звони. И чтобы новости были, слышишь?
Сергей повертел трубку — она орала противным голосом, с сожалением положил ее и пошел в кухню. Наташка сидела за столом.
— Думаешь, — сказала она, — если заплатил, можешь издеваться как хочешь? Ты не прав.
— Ин вино веритас. Давай выпьем. Разве пятерка — деньги?
— И опять не прав. Пятерка, конечно, ерунда, но важен почин. А потом можно и прибавить. Вот ты сколько получаешь?
— Сейчас. Давай выпьем. Мне нужно позвонить.
— Не горит. Или боишься, что жена придет? Давай закроемся и свет погасим.
— Ты и в деревне такая смелая?
— А что? Она позвонит-позвонит и пойдет к своему хахалю. Думаешь, у нее хахаля нет?
— Интересная мысль. Не бойся, она сегодня не придет. В другой раз проверим.
— Тогда посиди. Так ты сколько получаешь?
— Выпили! — Сергей взялся за рюмку. — И подожди. Я только позвоню.
Он опять пошел к телефону.
— Я, — сказал он, набрав номер, — не нужны мне твои серые новости. Я вчера «8½» смотрел. Не мог я тебя взять, меня самого взяли. Там такая давка была — хоть конную милицию вызывай. Пуговицу оторвали, пока с билетом лез. Как еще билет не вырвали! А потом, знаешь, смешно было. Из-за чего шум? Зачем милиция? Ты представляешь, мечется этот несчастный Гвидо Ансельми — кажется, так его зовут, — которого играет великолепный Мастрояни, то между бабами, с которыми он раньше спал или собирался это сделать, то между своими детскими воспоминаниями, в которых тоже до фига эротики... Ну, баб временами голых показывают... Не совсем, правда, но кое-что видно... А что еще? Зачем все это? Не поймешь.
В конце — это, наверное, Феллини очень любит — такой горько-радостный карнавал. Помнишь, как Кабирия идет в финале — оскорбленная, обманутая, оборванная? Слезы у нее на глазах — и тут толпа каких-то веселых людей. Они пляшут, поют вокруг нее, и, подчиняясь их настроению... Погоди!
Что-то загремело. Сергей пошел посмотреть, что случилось. Наташка стояла на четвереньках перед ванной и мычала.
— Порядок, — сказал Сергей и пустил воду, — только не утони.
— Так вот, помнишь, — вернулся он к телефонной трубке, — все они кружатся около Кабирии, и она оказывается охваченной этим весельем — не совсем, но самую чуточку, но уже появляется какая-то надежда у зрителя, что переживет свое горе героиня, что не так уж страшно то, что произошло, а если и страшно, то что поделаешь, жить все равно нужно. Гениально, правда?
Но там, в «Кабирии», был сюжет, ты знал, что с ней происходит, что она хочет, кто ее обманывает, — все было ясно. А здесь вот такие метания, а потом похожий карнавальчик, все берутся за руки и водят хоровод вокруг не то макета, не то настоящей ракеты — пускай раньше было тяжело и противно, но жизнь продолжается. И потому, что раньше ничего понять было нельзя, этот железный финал не срабатывает. В итоге думаешь: «А на фига все это?»
Читать дальше