Сергей Дигол - Старость шакала[СИ]

— Да–да, конечно, — торопливо вскрывает конверт Валентин.

Разумеется, сможет, ведь доктор оказался настоящим мужиком. Человеком слова, а этого вполне достаточно для нынешних времен, когда не рекомендуется верить даже собственным глазам. Своим–то Валентин давно не верил, поэтому и доктору поверил не сразу.

— Осилишь книжку — прочтешь и другие, — всучил доктор Валентину совершенно потрепанную брошюрку, из которой посыпались на пол страницы, — спирт–то не забудь оставить.

Спирт Валентин стащил из палаты, после того как повесился на желтом галстуке Хвоста. Едва очнувшись, он снова чуть не задохнулся — на этот раз больничным смрадом и сразу увидел впившуюся ему в руку иглу, от которой тянулся прозрачный и тонкий шланг капельницы.

— На тот свет не терпится, а, дед? — прогудело откуда–то сверху.

Мелькнуло что–то белое, и Валентин увидел над собой врача — круглолицого толстяка в халате. Доктор улыбался, но в глазах его затаилось напряжение.

— Мне бы, — начал Валентин и закашлялся: горло с трудом и болью пропускало не то что слова — воздух.

— Спокойно, спокойно, — вцепился в его запястье доктор, и, чуть наклонив к пациенту ухо, уставился в потолок, словно рассчитывал не только прощупать, но и услышать пульс, — разговаривать нам пока рано.

— К глазнику бы мне, — прохрипел Валентин.

— Конечно, конечно, — рассеянно перебил толстяк, — вот только окрепнем, сразу к нему. У нас, кстати, славный окулист.

О глазнике Аврабие из тюремного госпиталя Валентин слышал и раньше. Отзывы о нем не отличались разнообразием: алкоголик, который закладывает прямо в кабинете. На увлечение глазника руководство госпиталя старалось не обращать внимания — из–за мизерной зарплаты, на которую не находилось охотников даже среди свежих выпускников мединститута. С пациентов же тюремным врачам брать было нечего: перед посещением госпиталя заключенных обыскивали с особой тщательностью, и даже у Пахана Македонского, которому (уж кому как не ему) было чем вознаградить эскулапов, даже мысли не возникало пронести хотя бы сигаретку в собственном заду.

— Херня! — махнул рукой Аврабий, наливая спирт из колбы, — как же, катаракта!

Он выпил залпом и, не закусывая — ничего напоминающего еду в кабинете не было — закурил.

— Специалисты сраные! Где тебе, дед, диагноз поставили? — гремел окулист, — во второй поликлинике? Доктор Штефанец? Как был бараном, так и остался! Как же, катаракта! Обыкновенная старческая пресбиопия! Как же, катаракта! — повторил он так, словно само это слово оскорбляло высокое звание молдавского врача.

— Даже если катаракта — тоже поможет, — успокоился вдруг доктор, — да у тебя, старик, и выхода нет. В твоем возрасте, да с такими легкими и сердцем, чем на операцию тратиться, лучше уж сразу гроб купить. Что, Штефанец заключения кардиолога не читал? Куда же я ее дел? — он стал рыться в выдвижных ящиках, — а, вот!

Брошюра, рассыпавшаяся в руках Валентина, как старый гербарий, называлась «Эффективное улучшение зрения. Быстро и без очков». Автором значился какой–то Бейтс, американский светило, как пояснил окулист.

— Все это чушь! В медицине мудаков не меньше, чем в тюряге, — громыхал Аврабий, а он и вправду громыхал, ударяя кулаком по столу, — не читай лежа, не напрягай глаза в сумерках, не читай в транспорте! Глаза — те же мышцы! Начнешь жалеть — зрение атрофируется. В общем, эта книженция для тебя — вроде Библии для монахов. Попробуй ослушаться — ад гарантирован! Если хочешь, дед, последние годы, или, кто знает, месяцы, провести не во мраке преисподней, который для тебя и так скоро наступит, придется подчиниться товарищу Бейтсу. Ну, будь здоров! — он снова выпил, и опять до дна.

В том, что у окулиста большие проблемы с головой, Валентин убедился, начав читать книжку не менее странного американца. Начал читать — громко сказано. Шрифт был настолько мелким, а умеющие летать листки — такими замусоленными, что своими глазами Валентин не различил бы и названия глав — а их напечатали куда более крупными буквами. Читал Валентину Индеец — один из одиннадцати сокамерников, смуглый молдаванин, действительно напоминающий то ли индейца, то ли мексиканца. Чтец из Индейца был такой же, как из Валентина — тот особо ценимый капитаном матрос, которому доверяют, за его ястребиное зрение, почетное право первым увидеть долгожданную сушу на горизонте.

Запинаясь через слово, Индеец то повторял одну и ту же строчку, то пропускал целые абзацы, а то и вовсе путал очередность рассыпавшихся страниц. И все же, вопреки стараниям неумелого чтеца, от мысли покончить с собой Валентин отказался окончательно. Единственный человек, которого бы он с удовольствием вздернул, был профессор Бейтс — занудный, как оказалось, садист, больше всего на свете ненавидящий полуслепых стариков.