Вячеслав Кашицын - Ни стыда, ни совести [сборник]

— А, вот в чем дело. Вакуленко начитались? Он, конечно, гений.

— Да, мы в курсе того, что о вас пишут. Так вот, не исключено, что вы действительно идейный маньяк и таким образом решили проверить на практике то, что утверждали в одной из своих статей. Тогда лишение наследства вас не сильно расстроит, а наказание, попав в психиатрическую клинику на долгое время, вы понесете более чем справедливое.

— Вы поменяли позицию. Отчего это?

— Вопросы тут задаю я… Так вот, если в основе вашего поступка лежала страшная, бредовая идея, значит, вы больны. Больны, и это подтверждают прямые и косвенные факты, которыми изобилует ваше дело, и ваше прошлое, каким бы ни было заключение экспертизы. Это значит — вам будет вменена другая статья, вы отправитесь в клинику, и справедливость восторжествует. Как вам такой вариант?

Пшенка откинулся в кресле.

— Вы у меня спрашиваете?

Происходило что-то невероятное.

— Да, у вас.

— А какие гарантии того, что там, в психушке, меня не убьют? Не введут повышенную дозу какого-нибудь препарата, например? Или что там еще придумает ваш заказчик?

— Гарантии — внимание СМИ. Вы же сами сказали. Этот ваш… журналист. К вам же все рвутся, вы же только с ним общаетесь. Они не дадут вам пропасть.

Вот она, возможность отсюда выйти. Выйти. Не видеть больше ни Пшенку, ни конвоиров, не опасаться того, что в любую минуту придется вернуться к зэкам.

— Что мне нужно сделать? Опять листок мне дадите?

— Вам… нужно написать признательное показание, да… А насчет экспертизы…

— Да, что насчет экспертизы?

— Об этом не беспокойтесь.

Пшенка был страшно бледен. Теперь он был, кажется, просто при смерти.

— Хорошо, я подумаю.

Уходя, я обернулся через плечо, все еще не веря в происходящее — Пшенка как будто опрокинулся ничком на стол, плечи его вздрагивали.

Это было очередное искушение. Или — подлинный шанс? Собственно, почему бы и нет? Да, нужно все обдумать, рассчитать возможные варианты, но разве не это — выйти отсюда — является первым условием моего пути к ней? Разве могу я разобраться во всем том, что со мной случилось, не будучи свободным? Почему бы мне не принять предложение следователя, а уже потом, там, держа постоянную связь с адвокатом и СМИ, спланировать дальнейшие действия?

Я буквально заставил себя лечь и, глядя в потолок, задумался.

Спокойно. А ведь я полагал, что я действительно изменился… Что стоит за этой радостью, этим острым желанием покинуть тюрьму? Только ли стремление к свободе и к ней ? Не говорит ли во мне страх, банальный страх перед повторным унижением, перед болью, перед ужасной перспективой жизни среди зэков? И вполне ли я уверен, что там, в психиатрической клинике, мне будет лучше?

Я не мог ответить на эти вопросы, но одно было ясно: я переоценил степень своего преображения и, следовательно, неуязвимости; страх оставался, а был ли это страх боли и унижения или страх навсегда потерять свободу, было не так уж и важно. И — почему Пшенка поменял позицию, ведь просто так он ничего не делает? Значит, что-то случилось? Но что? Прежде чем принимать его предложение, надо, во всяком случае, выяснить мотивы, которые им руководят. Тут не все так просто…

И — как же я напишу признательное показание? Как я признаюсь в том, что убил ее? Был ли я при этом в своем уме или нет, из побуждений ли познания или по другим при чинам я это сделал — какая разница? Как я солгу, как я предам ее?

Мне стало не по себе. Я вдруг понял, что мне, с одной стороны, хочется закрыть глаза, подписать какой-нибудь документ, первый, который мне дадут, и — не думать, не терзаться сомнениями, а просто сделать, и будь что будет… а с другой — остаться здесь, и терпеть боль и надругательства над собой, над своим достоинством, но только не лгать и пытаться докопаться до истины. Мне бы посоветоваться, но с кем? Любое обращение к Вакуленко или Грунину будет расценено ими как слабость; остается только Настя… Только она…

— Слушайте, — сказал я Грунину, как только он у меня появился. — Вы можете устроить мне второе свидание с сестрой? Я просил об этом Вакуленко, но он…

— Э-э… А почему его? Игорь Рудольфович…

— Я не знаю, почему его. Потому что вас не было. Да какая разница! Ну так сможете?

Грунин присел рядом со мной, сжимая в руках портфель. С ним определенно было что-то не так.

— С сестрой? С Анастасией Рудольфовной?

— Да, а с кем же еще!

— Ну… да, конечно. А… Впрочем… Игорь Рудольфович… Гм…