Юлия Добровольская: Голос ангела [cборник]

Ладно — мотор так мотор. Поехали!

Итак, закончим с Молодой Женщиной и Молодым Мужчиной.

Вот она выбегает из арки навстречу ему. Ее светлые глаза лучатся радостью. Волосы разметались по плечам. Она похожа на солнечный лучик, невесть как попавший сюда, в царство серой тени.

Но что случилось с Молодым Мужчиной?.. Он хмурится и даже не протянул ей руки. Похоже, вместо приветствия, он говорит Молодой Женщине что–то очень сердитое. Она изумленно смотрит на него. В ее широко раскрытых глазах уже блеснули слезы…

Нет–нет–нет! Стоп! Стоп!.. Так не годится!

У Старенькой Кинокамеры лопнуло терпенье.

ЕСЛИХУДОЖНИКНЕВНАСТРОЕНИИ — лучше бросить на сегодня работу!

Зачем же заставлять страдать ни в чем не повинных людей! Тем более — Молодую Женщину! Тем более — так похожую на… Все! Молчу! Не кури! Иди спать, завтра закончим. Спать не хочешь? Еще бы — столько кофе в себя набухать!..

Ладно. Камера, мотор.

Так–то лучше! Молодой Мужчина уже извиняется перед Молодой Женщиной. У него в руке даже появился букетик фиалок.

Слезы, к счастью, не успели выкатиться из прекрасных глаз. И Молодая Женщина уже простила Молодого Мужчину — как и всякая любящая женщина на этой земле…

Они садятся в Маленький Автомобильчик и скоро благополучно прибудут туда, куда спешили.

Ну вот. Можно немного передохнуть.

Кстати, что это за идея мелькнула в голове Художника? Он все–таки что–то запечатлел на обрывке листа. Хочет порвать… Нет–нет, постой–ка! Может же Старенькая Кинокамера хоть краем объектива глянуть на набросок!.. И что же тут?

Эге! Противный Старикашка. С Плетеной Корзиной в руке. Из Корзины кое–где выбиваются несколько прутьев. Он направляется к булочной. А что тут?

Ага! У дверей булочной образовалась небольшая пробка. Дело в том, что Длинный — Предлинный Гражданин, выходя из двери, поднял над головой длинный–предлинный батон, чтобы не поломать его в толкучке, и угодил им прямо в дырку Чугунного Калача, висящего над дверями булочной на красивом витом кронштейне. Пока он пытался высвободить свой батон, и приключилось столпотворение.

Вот тут–то и должен был появиться Противный Старикашка со своей не менее противной Корзиной, чтобы попортить ею чулки и колготки ничего не подозревающим женщинам, попавшим в сутолоку у дверей и от души сочувствующим увязшему батоном в калаче Гражданину…

Ну, знаете!.. Это запрещенный прием! Во–первых, колготки нынче стоят не так дешево, чтобы менять их после каждого похода в булочную, а во–вторых, у женщин и без этого хватает забот и огорчений. Так что пусть Противные Старикашки ходят по магазинам по утрам, когда там не бывает народу.

И правильно, что Молодой Художник раздумал вставлять эту маленькую пакость в свой фильм. Он затянулся новой сигаретой и о чем–то задумался, разрывая на мелкие клочки Старикашку с его Корзиной.

Старенькая Кинокамера не стала отвлекать его от грустных — это было видно — мыслей. Она решила воспользоваться паузой и, близоруко прищурившись, стала всматриваться в сиреневую полоску неба.

Какое оно все–таки настоящее получилось у Художника! Сам его цвет, кажется, наполнен звуками заката. Если бы не этот непрекращающийся шум на Узенькой Улочке, можно было бы расслышать и звенящую тишину, и перешептывание облачков, и пересвисты ласточек — маленьких неустанных тружеников. Конечно, они там — ведь до наступления темноты им много дел надо переделать. Что ни говори, а так радостно и свободно трудиться возможно, только имея крылья.

И снова Старенькой Кинокамере показалось, что она видит их — крошечные юркие капельки на острых, полумесяцем, крыльях. Она приподнялась на цыпочки.

— Ой–ой! — Это скрипнул Старенький Штатив. — Не забывайте, у меня все–таки радикулит!

Старенькая Кинокамера очень деликатно попросила еще са–амую капельку, еще совсе–ем немножко приподнять ее над мостовой. Вот–вот–вот…

Но что это?! Она… Не может быть!.. Она — ВЗЛЕТАЕТ!

У–у–ух! Вот она уже поднялась над головами прохожих, только что толкавших ее сумками и плечами…

У нее захватило дух.

Выше, выше — в проем крыш! В небо! В сиреневый простор! В музыку свободного полета!..

Звуки Узенькой Улочки постепенно стихли. Они остались там — внизу, в глубоком сером ущелье. Где все так же размеренно движется поток людских забот — больших и не очень, вечных и сиюминутных, — поток страстей — зарождающихся и увядающих, плодоносных и разрушительных. И ни одного лица! Ни одного человеческого лица — только уныло ссутуленные усталые плечи…