Леонид Гиршович - Арена XX

Шерешевский всей душой болеет.

– На спину, Валя, на спину!.. – и в досаде морщился: – Ну что такое… сколько раз говорили… Саломея Семеновна! Вы – ведьма, а ходите, как будто с кавалером желаете познакомиться.

– А может, ей и правда, того… только бы с кавалером пободаться? – осторожно спросил Трауэр.

– Ей эти кавалеры в сыновья годятся… Да лови ты! – закричал Шерешевский, как на футболе. – Они же над тобой порхают!.. Вот человек… Надо ловить, а не отмахиваться.

О Трауэре он совсем позабыл.

– Саша, – увлеченно объяснял он Выползову, – ты говоришь «Будь мать родная…» и все такое прочее, и я тебе верю. А как начинаешь двигаться, извини, веры тебе нет. Ну вообрази себе, ты обнюхал посылку. «Ого-го!» Открыл. Сорок эрзацчастей для сорока принцесс – фьють! Ловишь их, а они выскальзывают… выскальзывают… Ах да, товарищи, у нас почетный гость, известный писатель Михаил Трауэр, – и первый зааплодировал.

«Известный писатель» надменно смотрел кругом. Ведьма хлопала, нагло улыбаясь. Когда поздней по случайному совпадению они оказались в пределах досягаемости шепота, Трауэр услыхал: «Хотите сынулю ?».

Сама доктор Ольга Лурье, всезнающая, в стародевичьих чулках, благословила бы их. Счастливый случай свел два невроза, именуемых во фрейдистской науке смежными. «Комната матери и ребенка» (выражаясь в терминах психоанализа) предполагает взаимотерапию. Хотел же Троцкий, чтобы приводным ремнем советской власти были не профсоюзы, а психоанализ – настолько велик был гипноз венской школы. Эдипов комплекс взамен классовой борьбы. Этого не случилось – к счастью или к сожалению. То есть смеяться или плакать – неясно. Изгнание психоанализа из СССР породило маранов фрейдизма, заговоривших недомолвками: «Гигиена – залог здоровья». А так висело бы повсюду: «Либидо вырабатывается безостановочно, правила гигиены требуют регулярно его смывать» (то, что любила повторять доктор Ольга Лурье). Все равно их разоблачат – законспирированных «психоаналистов», педологов – и уж тогда они ответят перед народом.

В письмах в Москву к малознакомому, в сущности, художнику Гусеву Трауэр мифологизировал себя («гангстер ближнего боя», в столице любят такой стиль жизни). Но у себя в отечестве он был скрытен – как раз потому, что ему нечего было скрывать. «Ничего иль очень мало», говоря словами пьесы. И чем это «малое», лучше уж ничего. В общем, беда, когда приходится скрывать, что нечего скрывать.

С наперсницей своего позора он встречался в прежнем месте. Результат: сооружение моста, который Брук назвал Романовским. За Романовский мост Трауэр рассчитался касторовым отрезом, которым был награжден на встрече в Кремле. При этом было необходимо заходить к дяде Ване на ведерко чаю: Саломея Семеновна не хотела, чтобы он потом понарошку наведывался в известное помещение.

Как-то раз он застал у дяди Вани ее дочь – свою «сестренку».

– Ты знаешь, кто я? – спросил он у нее.

– Вы – писатель, вы написали книгу о комсомольце Карпове. Вас показывали в кино. Товарищ Трауэр, я хочу у вас спросить. Дядя Ваня говорит, это только вы можете решить. А могла Недашкович влюбиться в Колю Карпова?

– Спокойно.

– А он в нее?

– Как тебя зовут?

– Лиля. Лиля Брук. Все говорят, красивое имя для девочки.

– Понимаешь, Лиля, это толкнуло бы его на путь классового предательства. Она ему могла только нравиться.

– Жаль. Значит, они ни разу не поцеловались? Даже на мельнице?

– Целоваться в этом возрасте еще не гигиенично. А гигиена – залог здоровья.

– Не гигиена, а чистота. Я так и знала, что вы это скажете. А вот его друг Саша Выползов говорит, что, может быть, один раз они и могли поцеловаться.

– А ты что, знаешь Сашу Выползова?

– Конечно, они с мамой часто роль репетируют.

– Ах вот оно что. А у тебя есть братья или сестры?

– Брат. Он в Ленинграде живет. Он меня старше на девять с половиной лет. Учится на киноинженера.

Напившись чаю и «сходив на дорожку», Трауэр шел по улице, решительно стуча подметками по деревянному – боялся сглазить? Да у него даже плана не было, он действовал по наитию, как действуют лишь из благих пожеланий. Он никогда в детстве не дрался, но если б дрался, то как дворовый псих, которого боятся не потому, что он такой сильный, а потому, что от него можно ждать чего угодно. Несостоятельность – последнее прибежище отваги. ( Несостоятельность – последнее прибежище отваги . Вдумайтесь.) Панель, по которой он топал, заменяла ему врага – так яростен был его шаг.