Леонид Гиршович - Арена XX

Под «Шествие сардара» Ипполитова-Иванова слуги под руки подводят к Царю Набольшего Боярина. Царь сидит, подперев голову обеими кулаками, но от этого мыслей в голове не прибавляется. Корона закатилась под стол, ею увенчан поросенок. Боярин бухается Царю в ноги:

Царь как завизжит – коронованным поросенком:

да как вскочит, как затопает.

Бояре попрятались, одни шапки выглядывают. Мамки своих кукол качают, чтоб угомонились, не орали. И уже скачут на палочках верхом царевы вестники, только морды у палочек не конские.

Ведущая апарте, тыльной стороной кисти прикрыв краешек рта:

Выползов несется вскачь, едва не сбил с курьих ножек избушку. Но Баба Яга хватает вздыбившегося «коня» под уздцы и мигом укрощает (Трауэр ни за что не признал бы в ней Саломею Семеновну). Обессиленный скачкой, Выползов стоит, качаясь, тонкая рябина. Баба Яга, склонив голову, подложила под щеку обе ладони: баиньки, сынуля…

Нет! И на пальцах объясняет, почему он здесь. Соединил большие и указательные пальцы против причинного места и покачал головой.

Баба Яга быстро все смекнула, начинает колдовать. Вбегает бес: чего надобно, жено? Распахивает черный плащ на красной мефистофельской подкладке. С лубочной непосредственностью Саломея Семеновна показывает на себе изъян в строении царевен. Бес разразился оперным смехом. (На память приходит такое, о чем лучше бы не помнить: прожектор выхватывает из мрака клык бороды. «Очень хорошо, товарищ Трауэр», – сказал ему тогда бес. Это было в актовом зале крещено-татарской школы… «Гражданин Трауэр, расскажите о ваших преступных связях с Троцким».)

Бес исчезает и возвращается с полным ящичком.

нахваливает он свой товар. Ведьма придирчиво перебирает: и на свет посмотрит, и понюхает. Даже вспотела. Ведущая обмахивает ее своим цилиндром, говоря:

и пригрозила гонцу пальцем. Тот послушно кивает, однако… Скачет-то он на коньке, которого и родной матери показать «соромно». Ну и… сами понимаете. Он и в замочную скважину глядит, и к уху приложит, и потрясет – ничего. Потянул носом, брови в приятном изумлении подпрыгнули.

а ведьма-то наказывала не открывать ящичек.

Пантомима: прыгает, хочет поймать, но ловит лишь воздух. Ведущая прыгает за компанию с ним, веселясь и хлопая в ладоши: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын…». Но ему не до веселья. «Кути-кути-кути», – приманивает он, сыплет хлебную крошку – всё без толку.

Входит Саломея Семеновна, стуча клюкою. А оказывается, Выползов-то фетишист костяной ноги, которую он осыпает слезными поцелуями:

Уговорил речистый. Как услыхала: «мать», не устояла.

Вышло по ее слову. Стал он махать «коньком» своим, как флагом, – они тут как тут. Он крышкой и накрыл. Ах, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети, не расстанусь я с тобой ни за что на свете.

Торжественный въезд Выползова на коне с ларцом под мышкой. Гремит муз ы ка полковая. Хор церковный Бога славит: «Боже, царя храни». Таперша в тайной усладе бьется о клавиши. Царь сбрасывает с плеч мантию, срывает клоунский «тузик» вместе с короной и предстает простым советским человеком, комсомольцем.

– Товарищи! При царе многие стихи Александра Сергеевича Пушкина были запрещены под предлогом пресловутой буржуазной морали. На самом деле они содержали беспощадную сатиру на антинародный строй. Цензура не могла этого допустить. Мы хорошо знаем, что пряталось под внешней благопристойностью благородных семейств. Мы не забыли оргии царицы с ее фаворитом Распутиным. Народ исстари высмеивал распутство попов, монахов, «святых старцев». Мы помним гаремы всевластных крепостников. И они еще смели кого-то поучать? Пусть преподают уроки ханжества своим сорока дочерям. А мы посмотрим и посмеемся над ними от всей нашей пролетарской души.