Сергей Кумыш - Пиня

Построив наряд, доложил дежурному офицеру, что они готовы идти в столовую. На этот раз дежурный вышел из канцелярии, осмотрел строй сонными глазами.

— Все у тебя, Пендерецкий?

И тут Пиня увидел Гришу. Ему не пришлось разглядывать строй, чтобы тут же понять, кого именно не хватает. В Гришином взгляде не было упрека или недоумения. Было предостережение, спокойное и холодное. Что-то вроде пиратской черной метки. Пине этот взгляд совсем не понравился.

— Да, все на месте. Можем идти? — сказал он.

— Давайте. Увидимся за завтраком. Все, на выход.

Они спустились по лестнице, один за другим, и вышли в зимний утренний воздух. Небо темное, до рассвета далеко. Возникло досадное ощущение, что они вообще не спали, что вроде бы недавно, в точно такой же темноте, шли через плац к казарме, и вот они уже снова здесь.

Пиня развел всех по местам, послышались недовольные голоса поваров, редкие выкрики начальника столовой, топот сапог по каменному полу, лязг баков, поварешек, тарелок. Гриша не подходил, как будто выжидал момент, и это действовало на нервы. Пиня зашел в мойку. Мыть пока было нечего, и несколько человек слонялись без дела, кто-то дремал на стуле.

— Чего гасимся? — крикнул Пиня. Вообще, он не собирался кричать, но так уж получилось. — Встали и пошли помогать другим пацанам, в зале.

В зале особой помощи не требовалось. Вынести к раздаче баки с кашей и чаем, тарелки, чашки и хлеб. С этим вполне бы справились те, кто уже был там. Но Пиня не мог видеть, как кто-то бездельничает. А еще он хотел освободить мойку, чтобы хоть ненадолго остаться одному.

И тут появился Гриша. Он возник в дверном проеме тихо и незаметно, как привидение. Пиня почувствовал, что вздрогнул от неожиданности. Хотя, возможно, ему просто показалось.

Гриша молчал, смотрел на Пиню. Взгляд тяжелый, ни намека на обычное радушие, ни тени вечной улыбки. Он сам был как тень, мрачный, как будто придавленный к земле.

— Онищенко. Где? — наконец сказал Гриша. Голос ровный и злой.

— Гриш, к подъему — это не значит ровно в шесть.

— К подъему — это значит до подъема.

— Никто же пока его не ищет.

— Я не спросил, ищут ли его. Я не спросил, когда он вернется. Я спросил, где он.

— Ну, там. Ты же все знаешь.

— Я ничего не знаю.

— От него всегда возвращаются, нормально. Ни разу косяков не было.

— А позвонить ты не пробовал? Узнать, что вообще происходит?

Впервые за все время Пиня понял, неожиданно для себя наконец заметил, насколько Гриша огромный. Огромные руки и ноги, массивный лоб, как у чемпиона по боям без правил. Шапка сдвинута на затылок, короткие волосы взмокли.

Пинина рука сама дернулась к карману, в котором лежал телефон, но он вовремя спохватился. Ему сказали, и он бросился выполнять? Конечно, надо было сразу позвонить, как только стало понятно, что Онищенко нет. Но сейчас важно не это.

— Завтрак начнется, и я позвоню.

— Ты прямо сейчас позвонишь.

Гриша приблизился к Пине вплотную. Пиня молча достал телефон, нашел номер, нажал на кнопку вызова. «Абонент временно недоступен».

— Телефон выключен, — сказал Пиня.

— Я слышал, — ответил Гриша.

Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом Гриша развернулся и пошел к выходу. Пиня ждал повода, ждал агрессии, чтобы ответить Грише. Чтобы ему было на что отвечать. Но Гриша скрылся за дверью, оставив Пиню одного.

Он вспомнил школу. Один из уроков литературы, которые ненавидел всей душой, как, впрочем, и все остальные уроки. Что они тогда проходили? Пушкин, эта пьеса про царя, «Борис Годунов». Книгу он не читал, но на уроках приходилось слушать, поэтому более или менее представлял себе, о чем речь. Учитель разбирал с ними сцену. Этот учитель, мужик (сколько ему было лет? шестьдесят?), довольно грузный, но при этом весь как будто высохший. Он часто издевался над Пиней. «Жалчайшее созданье», говорил. Тоже, наверное, из какой-нибудь книжки. Пиня часто представлял, как прижигает учителю лицо или руку сигаретой.

Так вот, эта сцена. Там кто-то обращается к народу, типа, вот царь, славьте царя. А народ безмолвствует. Пиня только эти слова и запомнил — «народ безмолвствует», потому что учитель на фразу буквально наседал, она вроде как очень важная. Ни разу ему это не пригодилось. А сейчас почему-то пришло на память, как будто кто-то рубильником щелкнул.

Надо решить вопрос с Онищенко. На утреннее построение они не идут, так что до вечера о нем никто не вспомнит. Пока время есть. Пиня попытался позвонить еще раз — безрезультатно.