Владимир Гурвич - И корабль тонет…

Помню, я выходил тогда из кино с девчонкой. У меня был с ней роман, даже жениться подумывал. Понятно, что о моих подлинных занятиях она ничего не знала, сама же она готовилась стать учительницей. И родители у нее в школе преподавали. Я даже познакомился с ними. Очень интеллигентная и очень бедная семья. Так вот, меня загребли прямо на ее глазах; пару парней грубо схватили и затолкали в машину.

Шаповалов замолчал, налил в бокал вина, закурил сигарету.

— Хотите знать, что было дальше? — спросил он между двумя глотками вина.

— Вы прекрасный рассказчик, — произнес Ромов. — Вас можно слушать много часов подряд, как хороших артистов разговорного жанра.

— Будто бы, — насмешливо произнес Шаповалов, пыхнув в его сторону клубом сизого дыма. — Я-то был всегда убежден, что отличаюсь косноязычием. В какой-то момент даже преподавателя красноречия нанял, чтобы подправил речь. Дорого отдал за это удовольствие, но, как видите, результат налицо. Ладно, не будем отвлекаться. — Шаповалов решительно затушил недокуренную сигарету. — Меня привезли в какой-то подвал, бросили на холодный и грязный цементный пол. Окружили какие-то парни, их зверские рожи не оставляли сомнений, какая участь меня может ждать. Их предводителя я знал, это был местный криминальный авторитет, он славился своей жестокостью. Он предложил мне альтернативу: либо я отдам все деньги до копейки и в двадцать четыре часа смоюсь из города, либо меня закатают в асфальт. Как раз недавно по телевидению шел итальянский сериал про мафию, я так понимаю, оттуда он и позаимствовал эту, надо сказать, прогрессивную идею.

Отдавать заработанные напряженным трудом жутко не хотелось. Я молчал, в голове без остановки крутились шарниры в поисках выхода. Но ничего придумать я не мог. Да и что можно было придумать, этих головорезов было никак не меньше десятка, они были вооружены ножами, битами, а у меня в кармане кроме носового платка — ничего.

Я так углубился в свои невеселые думы, что и не заметил, как они приступили к экзекуции — стали пинать меня ногами. Били не сильно, но снайперски, каждый удар достигал цели. А цель почему-то они выбрали самую уязвимую — пах. Полчаса таких упражнений — я уж точно перестал бы быть мужчиной.

Я рассказал обо всех тайниках, которые мне были известны. Для конспирации каждый из нас знал лишь о части спрятанных деньгах. Но так как в тот вечер были повязаны все из моей группы и все раскололись, то наши враги стали обладателями полной информации о сокровищах Али-бабы и сорока разбойников.

Меня освободили только под вечер следующего дня. Все это время я провел в тесном подвале и ко мне никто не заходил. Не кормили, ни поили, я сидел рядом с собственными испражнениями. Надежда выбраться из этой заварушки живым таяла, как мартовский снег. На их месте я бы не стал себя выпускать, зачем нужен враг на свободе. Гораздо надежней сгноить меня тут.

Прощаться с жизнь в двадцать один год — занятие, я вам скажу, не из самых приятных. Да еще умереть таким во способом, от истощения. В этом темном склепе можно провести пару недель, пока не окочуришься. Смерть, которую не пожелаешь и злейшему врагу.

До сих пор не понимаю до конца, почему они меня отпустили. Решили не брать грех на душу? Правда сомневаюсь, что у них кроме тел были и души. В общем, в один момент дверь отворилась, и на пороге появились мои тюремщики. По их виду было заметно, что они всем довольны, Они подтвердили, что все наши деньги отныне стали их деньгами.

Меня выволокли из подвала и бросили на землю. И перед тем, как удалиться, в том числе пинками, напомнили, чтобы я в городе долго не задерживался. Я вернулся к себе домой. Там меня уже ждали все наши. По их виду я понял, что с ними произошло тоже, что и со мной. Мы снова стали нищими бродягами. И нам надо было удирать отсюда, как можно скорей. Мы едва наскребли деньги на билеты. Но перед тем, как уехать, произошло важное событие, каждый из нас решил идти своей дорогой. Не знаю почему, никто не пожелал следовать за мной, а я не стал настаивать. Наверное, эпоха нашего сотрудничества прошла.

На следующее утро самолет, в котором я находился, взял курс на Москву.

Ромов лежал на кровати и смотрел в потолок. Он уже выкурил не меньше пяти сигарет, и мысль о новой вызвало мгновенное отторжение. Но чем еще занять себя он не представлял. Читать не хотелось, купаться в бассейне — тоже, смотреть на однообразный, как стены казармы, морской пейзаж, опостылело. Часами пялишься на морскую равнину и при этом глазу не за что зацепиться. Какую он совершил глупость, что поссорился с Мариной. Позанимались бы они сейчас сексом или побранились — все веселей. А теперь ее не вернешь, она даже и смотреть в его сторону не желает, сплелась с этим юным богачом. Даже странно, что он в ней нашел, к его услугам самые красивые девушки мира, только помани пальчиком. Как бы он, Ромов, тоже хотел бы так жить. Но что судьбой не дано, то не дано. И нет смысла жаловаться на нее; даже если ему крупно повезет, у него все равно не будет и сотой доли тех денег, что есть у этого юнца. Спросить что ли как-нибудь у Шаронова, почему все так в мире несправедливо, он же дружит с высшими силами, пускай они ему растолкуют. С другой стороны вряд ли что-то это изменит, ему важны не объяснения, а конкретные результаты. А он сильно сомневается в том, что они появятся от этого демарша.