Анатолий Лернер - Тремпиада

Директор чистил трубочку банки, как чистят жерла орудий.

— А мы привозим отменных артисток, — весьма взвешенно произнес он, — профессионалов. Их не стыдно не только на сцену пускать в большие залы, но и на презентации, на званые какие–то вечера.

…Я слушал Директора и соглашался с ним. Вот уже много дней я веду переговоры со своим старшим братом и пытаюсь добиться его понимания.

Но контакта у нас не происходит. Не дожидаясь от него звонков, я ловил его по мобильной связи и говорил о своем желании заняться шоу–бизнесом. Здесь я видел возможность применения своих проявляющихся талантов. Здесь я видел возможность обрести финансовую свободу и перелететь через Ла — Манш, навестить Матвея и, посмотрев ему в глаза спеть вместе с сестрами Райфер, где ни будь в Лондоне «Кружится, вертится шар голубой» или что–нибудь из того, что написал Матвей, ну, хотя бы «Эдуарда и Унигунду». И обнять его, а вслед за ним кинуться обнимать всех–всех своих друзей. И плакать. И просить у них прощения. Просить прощения за то, что не успел признаться им в любви. А если и успел, то не часто об этом помнил.

Гордыня.

Словом, я собирался положить свой талант писателя на рельсы шоу–бизнеса, оставаясь при этом все тем же писателем. Правда, кое–кто видел во мне эдакого колдуна, который неразлучен с удачливым продюсером.

— Так вот, — кричал я о Директоре брату, — чтобы ты понял, при всей его безденежной ситуации, а мы все очень тесно сейчас общаемся, он может сделать концерт на восьмое марта для женщин города в Кацрине. А сейчас на мой день рождения он устраивает концерт в Кармиэле. Будут петь сестры Райфер и Вовка Фридман, а после концерта все вместе завалимся в кабак, и отметим: кто первое мая, а кто мой день рождения.

Понимаешь? Мне очень хочется с ним работать, хочется, чтобы вы познакомились с ним и поняли, что он может быть полезен не только мне, но и вам. И я, чтобы заинтересовать его собой, рассказал о своих братьях. А сейчас у него я читаю легкое недоумение и понимаю, что он мне хочет сказать, но считает нетактичным. А если озвучить это мной, то на сегодняшний момент у него сложилось впечатление, что я слишком переоценил своих родственников, а если нет — то вы этим просто не хотите заниматься, или, по каким–то непонятным причинам, не занимаетесь.

— Девчонки отработают три–четыре концерта, — говорил я, копируя Директора, — так мне было проще.

— Если надо, сделаем чес по областям, заработаем кучу денег, но сначала надо кому–то сделать так, чтобы мы приехали и привезли сестер. Есть выход на Кобзона. Показать ему сестер и сказать, что есть готовый проект «Звезды Израиля», и показать ему видеокассету с выступлениями остальных — это будет круто. А еще есть еврейский театр ШАЛОМ в Москве. Театр Левенбука, автора «Кота Леопольда». Саша с ними работал. Тоже хотят вернуться к нему. Потому что после тех, триумфальных, Сашиных гастролей их перехватил другой продюсер. И новый продюсер поднял цены на билеты. И все. Пролетели гастроли. Работы полно. И мы с ним в паре. Нужно только нам с ним к вам приехать. Познакомитесь. Прикольный пацан…

Но нашим планам с Директором не суждено было сбыться.

…Я лежал на полу, на расстеленном одеяле, на котором валялись подушки, смягчающие трение в локтях, служивших мне опорой во время печатания на дистанционной инфрадоске.

Монитор стоял по–прежнему на письменном столе и, чтобы увидеть напечатанное и перечесть, приходилось сильно задирать голову. Глаза уставали неимоверно, и это несмотря на то, что шрифт я задал на 18 пунктов.

Тут же на одеяле валялись бусы из тигрового глаза, пепельница с тремя последними сигаретами, стояли три чашки с холодным недопитым чаем и две с горячим, только что заваренным Earl Grey Dilmah.

Я завалился у компьютера и собрался записать кое–что себе на память. Я все еще не верил, что начал писать. И то, чем я занимался, представлялось мне скорее дневниковыми записями, нежели литературным произведением.

Хотя в глубине души я все же лукавил. Я знал, что пишу нечто значительное. Что пишу роман, который изменит мою жизнь. И не тем фактом, что предстоит ему счастливая судьба бестселлера, а самим фактом присутствия в нем новой реальности. Той самой реальности, которую я воспринимал не всегда адекватно. Но всегда — лишь как дар самого существования. Ибо как объяснить ту историю, внешние очертания которой я все еще собираюсь вам слегка приоткрыть.

Для меня обрушился мир, когда выращенный из конопляной семечки куст был сорван чей–то злодейской рукой. И тут к самым разным эмоциям приходила эмоция одна, словесно которую можно было выразить приблизительно так.