И тут Д. К. оказывается возле Анапского морского порта (так себе порт, надо заметить, одно название) и замечает метрах в пятидесяти от берега знакомые очертания яхты «Лизавета», покачивающейся со спущенными парусами на мелкой анапской волне. — Чудо! — кричит Д. К. во весь голос, да так, что из дверей линейного отделения милиции выглядывает усатая физиономия в фуражке с гербом, надвинутой на затылок.
— Чэго крычышь, дарагой? — с отчетливым кавказским акцентом осведомляется усатый.
— Эта яхта — «Лизавета»? — с дрожью в голосе спрашивает Каблуков.
— Сам выдышь, — говорит фуражка.
— А Зюзевякин где? — все с той же дрожью вопрошает Джон Иванович.
— Фыл Лэоныдыч просылы не бэспокоыть! — грозно заявляет усач.
— Так ведь друг он мне, друг, — кричит Каблуков, чуть не падая перед стражем портового порядка на колени.
— Друг, гаварышь? Провэрым. Как фамылый?
— Каблуков, — с трепетом лепечет Джон Иванович, — Каблуков моя фамилия…
— Жды, Каблуков! — грозно заявляет офураженный усач и исчезает в помещении.
Каблуков садится на скамейку и с тоской смотрит на унылое здание порта.
. — Д. К., дружище, — раздался вдруг сзади зюзевякинский бас, и Д. К., обернувшись, рухнул в миллионерские объятия.
— Фил, — шептал он, прижавшись к широкой груди Зюзевякина, — Фил Леонидыч, родной…
Через двадцать минут Джон Иванович Каблуков уже восседает в хорошо знакомом шезлонге на палубе яхты «Лизавета», держит в одной руке запотелый бокал водки, смешанной с соком грейпфрута, а в другой — сигару «корона–корона» да ошалело смотрит на Фила Зюзевякина и дочь его Лизавету, суетящихся возле него, как вокруг выходца с того света. Собственно говоря, именно таким он для них и был. Как пропал несколько месяцев назад — будто в воду канул. Нет нигде Каблукова! Зюзевякин даже не ожидал, что исчезновение друга произведет на него столь сильное впечатление, забросил все дела, позабыл про кошань и ушел в запой, да так, что личный врач, здоровенный негр–экстрасенс Аймумбу, посоветовал срочно переменить обстановку. Тут и Лизка объявилась, в очередной раз расплевавшись с очередным ухажером, сняли они с прикола яхту и решили тряхнуть стариной, вчера вечером добрались до Анапы, а тут видишь…
И Зюзевякин обвел рукой горизонт.
— Вижу, — с умилением проговорил Д. К. Слезы навернулись ему на глаза, очистительные, радостные слезы, все та же яхта «Лизавета», все те же, столь им любимые друзья, все то же море и все то же солнце. Вот только сам Джон Иванович стал другим, но это и понятно — пережить такое да не измениться?
— А у тебя–то как дела, Джон Иванович? — с осторожностью в голосе осведомился Зюзевякин.
— У меня? — затянулся сигарным дымом Д. К. — А что тебя конкретно интересует, друг мой?
— Ну, состояние твоего здоровья, к примеру?
— Ха–ха, — прыснул резким смехом Каблуков, — стоит как штырь, хочешь, покажу?
— Хочу, хочу, — закричала восторженно Лизавета, но отец прикрикнул на нее, и стушевалась миллионерская дочка, обиделась, захлопала cвоими длинными ресницами.
— Не сердись, Лизаветушка, — сказал ей Д. К., — мы теперь будем с тобой просто друзьями, ибо не могу я трахать тебя без любви, а люблю я, как оказалось, лишь ее, эту проклятую ведьму, ввергнувшую меня в пучину всех бед. Ввергнувшую, вылечившую и вновь исчезнувшую, но я найду ее, — расходился во всю мощь своих легких Д. И. Каблуков, — найду, и тогда мы еще посмотрим, чья возьмет!
— Успокойся, Джон Иванович, — взмолилась Лизавета, перестав хлопать ресницами и вытерев слезы, — не любишь меня, так и ладно, была бы честь, как это говорится, предложена, но на нет и суда нет, друзьями, — что же, давай, останемся друзьями, но только поцелуй меня еще разок, а?
Каблуков встал из шезлонга, подошел к Лизавете, наклонился, облапил ее и поцеловал, да так, что Лизка аж взвизгнула, а потом, успокоившись окончательно, пошла на камбуз, заниматься по старой памяти обедом, Д. К. же, запалив новую «корону–корону», стал рассказывать Филу Зюзевякину о всех тех чудесных и необычных приключениях, которые таким волшебным образом закончились его исцелением в объятиях страстной Дориды вчерашним вечером, почти десять веков назад, на самой окраине когда–то процветавшего греческого поселения на берегу Понта Эвксинского, то есть здесь, на берегу анапской бухты, в районе краснодарского побережья Черного моря.
— Изумительно, — говорит ему Зюзевякин и предлагает отпраздновать событие бутылкой шампанского.
Читать дальше