Андрей Матвеев: Эротическaя Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим

Ни духового оркестра, ни надписи «Добро пожаловать в Горгиппию!», увитой гирляндой крашеных разноцветных лампочек. Безжалостный солнечный день, высокий берег, круто вздымающийся над линией моря, узкая полоска растительности, там–сям разбросанные серо–белые дома из ракушечника, что–то наподобие невысокой крепостной стены, маленький базарчик прямо у бухты — провинция, место ссылки, дальнее греческое поселение на берегу Понта Эвксинского. Боже, сколько раз в той своей жизни, посиживая где–нибудь на крымском берегу, Д. К. пытался вообразить, как тут оно все было — много–много сотен лет назад. Помнится, однажды даже с Зюзевякиным общался на эту тему, пытаясь доказать ему, что мир тогда был совсем иным, намного ярче и красочнее. А на самом–то деле прав оказался Зюзевякин, изрекший, что никакой, на его взгляд, разницы, что тогда, что теперь, болото, мол, оно всегда болото, и дыра — она всегда дыра.

Но ведь Киркея сразу предупредила его, что Горгиппия — настоящая дыра. Греческий город, где он оставил Абеляра, — Рим по сравнению с Горгиппией. «Да, — подумал Каблуков, — побывал вот в Римской империи, а в самом Риме так и не привелось, А так хотя бы на Нерона поглядел, одним глазком…»

И еще Киркея сказала ему, что конкретного местонахождения Виктории Николаевны она не знает. Да, баранья лопатка поведала, что дама сия находится именно в этой географической точке на берегу Понта Эвксинского, известного еще под именем Черного моря, немного правее того, что когда–то будет называться Керченским проливом, связывающим (или разделяющим, кому как удобнее) Киммерию (в будущем — Крым) с землями, примыкающими к Колхиде. Удивленный столь полными познаниями в области географической науки. Каблуков попытался даже узнать, чего ведомо милой Киркее из области, скажем, химии или физики, но тут он наткнулся на глухую стену молчания, Киркея просто смеялась в ответ да приоткрывала все время свой бритый лобок, что уже даже не смущало Д. К. и не вгоняло в краску из–за ощущения собственного полового бессилия — с этим он как–то свыкся, можно даже сказать, сроднился.

— Но как мне туда добраться? — спросил Д. К. у Киркеи, когда шум в триклинии утих, Энколпий убежал искать Аскилга с Гитоном, а Тримальхион поучил столь долгожданный первый десерт.

— На корабле, — ответила ему Киркея, и от такой простоты Каблуков обомлел.

— А когда корабль! — поинтересовался что–то дожевывающий Абеляр.

— Надо узнать у кормчего, впрочем, — добавила Киркея, — корабли, плавающие в Горгиппию, принадлежат Тримальхиону, подождите немного! — и она грациозно, как это и полагается женщине со столь белыми, холеными и гибкими членами, соскочила с ложа.

Каблуков, застывший в подобии коматозного состояния, смотрел, как Киркея о чем–то шепчется с Фортунатой, как Фортуната, в свою очередь, отвлекает своего драгоценного муженька от поедания четвертой позиции десерта (молочный пудинг, если идти по списку), как Тримальхион пальчиком подманивает к себе дежурного раба, а тот, в свою очередь, подзывает еще одного, который — тоже в свою очередь — незаметно выскальзывает из триклиния с тем, чтобы вскоре вернуться обратно, и цепочка начинает разматываться назад, вернувшийся раб передает что–то дежурному рабу, тот — с низким поклоном — преподносит эту весть Тримальхиону, вольноотпущенник передает это своей дражайшей женушке, а та вновь сливается в страстном объятии с Киркеей и, под обоюдные пощупывания и полапыванья, лобзания и посасывания, говорит ей что–то на ушко, и тогда только Киркея, звучно чмокнув Фортунату в красивую округлую грудь, возвращается к нижнему ложу, где ее ждет Д. К.

— Все просто, — говорит она Джону Ивановичу, — ближайший корабль уходит как раз сегодня ночью, следующий — через три недели. Так что будешь делать, мой несчастный друг?

Несчастный друг выдавливает из себя, что лучше, конечно, отплыть сегодня ночью, и тогда Абеляр с Киркеей предлагают прямо сейчас, немедленно, отправиться в гавань. Для этой цели Киркея попросила у Фортунаты даже носилки и трех крепких рабов, двоих — чтобы несли, а одного — чтобы освещал дорогу факелом.

— Так нас ведь трое! — изумился Каблуков, Киркея быстренько исправила ошибку и попросила трое носилок и восемь рабов, в чем ей и не было отказано, так что вскоре Джон Иванович уже покачивался в негре над землей и мрачно смотрел в безоблачное звездное небо, ибо никакого тента/паланкина у носилок не было.

Но мрачность прошла сразу же, лишь только легкий соленый ветерок коснулся ноздрей каблуковского носа — почуял Д. К. море и, как истинный Рак, воспрял духом, пришла на смену мрачности легкая безобидная меланхолия, но к ней–то не привыкать Джону Ивановичу, так что покачиваются носилки, легко несут тримальхионовские рабы семьдесят два килограмма веса Д. И. Каблукова, впереди — носилки с Киркеей, позади — с Абеляром, а то, что ожидает Джона Ивановича, неведомо — это он уже понял — никому: ни Абеляру (он же единорог), ни сладостной Киркее с ее гладко выбритым лобком, ни даже великому магу и алхимику, князю Фридриху Штаудоферийскому, ибо ни о какой Горгиппии и не было речи в момент его — Каблукова — расставания со светлейшим владельцем «Штаудоферийской твердыни».