Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

THE REST IS SILENCE,

«дальнейшее — молчание»,

при этом источник цитаты указывать совсем не обязательно.

На самом деле это опять про меня, про Сергея и отчасти Наталью, а еще про великого художника Мишу Брусиловского.

Именно, что Мишу, такое у него официальное имя.

А если к нему обращаться по имени–отчеству, то получается Миша Шаевич.

Вообще–то Мишу я знаю со своих лет так одиннадцати — нас познакомила матушка, которая с ним дружила, как и еще с одним замечательным художником — Виталием Воловичем.

Чтобы не быть о Мише голословным, проще взять да и скопировать какую–нибудь цитату с первого попавшегося интернет–сайта, пусть это будет ресурс

http://www.ieeu.udmlink.ru/campus/galery/images/di/mb.htm,

а нижеследующее высказывание принадлежит Хуану Фернандесу Солеро Хосе Касаравилья, главному хранителю музея Прадо в Мадриде и датировано 1996 годом:

«Родился в г. Киеве в 1931 году. После окончания курса живописи в Киевской духовной академии поступил в Ленинградскую академию живописи, ваяния и зодчества, которую и закончил в 1958 г. Отправляется на Урал, в Свердловск, где вместе с Г. Мосиным за несколько лет создает ряд выдающихся произведений монументального и живописного искусства. Живет в Екатеринбурге.

После серьезных противоречий с руководством страны на идеологической почве обращается к библейской тематике в своих живописных работах. Выставки его работ происходили в Москве, Петербурге, Осло, Хельсинки, Берлине, Париже, Нью — Йорке, Буэнос- Айресе, Маниле, Гаити, Санта — Фе, Канберре, Певеке, Уэлене, Токио, Лос — Анжелесе и других городах мира. Живопись Михаила Брусиловского из России представляется мне одним из самых ярких явлений в России XX века, отнюдь не обделенных гениальностями в этой сфере человеческого духа за проходящее столетие. Продолжая великую традицию фигуративного искусства России И. Репина М. Врубеля. Брусиловский явил родине и миру невиданный каскад трансформаций формы и крика цвета, что смело ставит его в ряд с такими явлениями нашего времени, как П. Пикассо, X. Миро, А. Матисс.»

Правда, хранитель музея Прадо ошибся в написании Мишиного имени, но что взять с обитателя Мадрида? А про гениальность М. Ш. я знал еще с самого начала семидесятых, как только хоть что–то начал чувствовать и понимать в живописи. Когда же нас свела моя мать, то для меня это был просто классный дядька, на котором можно было даже проехаться верхом и который так забавно рассказывал про какого–то Мао Цзе Дуна, судя по всему, китайца и очень уже старого пня, переплывшего не так давно [19] Мать познакомила меня с Мишей Шаевичем то ли в последние дни июля, то ли в самом начале августа 1966 года, Мао переплыл Яянзцы в возрасте семидесяти лет 25 июля того же, 1966 года. Так же в этот день Брайан Джонс в последний раз выступил с Rolling Stones, а Эрик Клэптон сыграл на гитаре песню Джорджа Харрисона «While My Guitar Gently Weeps», хотя этому я почему–то не верю: скорее всего, сие произошло двумя годами позже. А может — и нет. неведомую мне реку под названием Янцзы.

Рассказал же это Миша после того, как честно греб около часа на лодке, пересекая озеро Песчаное, что не так далеко от города Сврдл, я же плыл рядом с лодкой в маске, трубке и ластах, а великий художник с маменькой меня страховали.

Чтобы не потонул!

Вот я и не потонул, а в начале семидесятых уже начал догадываться, что Миша — гений.

На самом деле, без всяких там экивоков.

И рассказал об этом своему новому другу Сергею, который мало того, что писал хорошие стихи, так еще и собирал альбомы разных художников, хорошие альбомы хороших художников, если, конечно, удавалось их достать.

Альбомы эти он покупал на книжной «туче», куда ездил вместе с Натальей, уже ставшей его женой и даже родившей ему сына.

Того самого Дениса, который, прочитав предыдущую главу, сказал:

— Ты чего–то там мало про отца написал, обещал, что больше будет!

— Ему ведь интересно про отца! — укоризненно сказала Наталья.

— Это только начало! — ответил я, подумав, что на самом деле никто, никогда и никому не говорит полной правды, а потому, чем перелагать в фантазийном плане историю некогда столь важных для меня взаимоотношений, в которых были и странная, но почти что любовь, и ревность, и психологическая зависимость, и отторжение чуть ли не до ненависти, и просто безразличие, и зависть — его стихи были на голову выше моих, я это знал, но признавать никак не хотел — в общем, нормальные такие отношения, которые переживаешь в жизни лишь раз.