Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

Я ее читал и мне казалось, что я оказался дома. Дом, конечно, был сумасшедшим, но ничего плохого мне в этом не виделось. Меня это не фраппировало. Все это было cool, круто.

А скоро я и сам купил себе этот первый на русском языке сборник Кортасара. Совершенно случайно, он лежал в магазине, затерявшись между сочинениями каких–то забытых ныне деревенщиков и богато изданными томами классиков тогдашней советской литературы.

Пришли хронопы с фамами и все поставили на свои места…

Объяснили мне, что я — аксолотль, ведь действительно

«Я узнал об этом в тот день, когда впервые подошел к ним. Антропоморфические черты обезьян, вопреки распространенному мнению, подчеркивают расстояние, отделяющее их от нас. Полное отсутствие сходства между аксолотлем и человеческим существом подтверждало, что загадка верна, что я не основывался на простых аналогиях. Только лапки–ручки… Но у ящерицы тоже такие лапки, а она ничем не похожа на нас. Я думаю, что тут дело в голове аксолотля, треугольной розовой маске с золотыми глазами. Это смотрело и знало. Это взывало. Они не были животными [6] Перевод В. Спасской. .»

У Кортасара были аксолотли, у меня — тритоны.

Я выполз из прямоугольной стеклянной кюветы, плюхнулся на деревянный подоконник и пополз, пытаясь найти выход из того мира, в который меня поместили странные существа, именующие себя людьми. Маленький называл себя моим хозяином, но хозяев у меня никогда не было…

О том, что было дальше, я уже писал в этой книге.

Тритоны погибли смертью храбрых.

И одновременно — бесполезной, что всегда порождает бессмысленный и случайный героизм.

А фотограф Наиль просуществовал в моей жизни еще лет так десять, все больше и больше уходя куда–то на задворки, на обочину, в параллельные, редко пересекающиеся реальности.

Хотя несколько событий в моей жизни связаны с ним не меньше, чем явление книги Кортасара.

Так, примерно через год после этого памятного дня, мы провели с ним и еще одним моим приятелем, уже упоминавшимся ранее господином по фамилии Даманский, замечательную ночь с субботы на воскресенье.

Или с пятницы на субботу?

В общем, половину летнего уик–энда.

Было много сухого вина, а потом мы зачем–то начали фоткаться.

Голыми.

Ради прикола.

Чтобы оставить вечности свои молодые, нагие тела…

Наиль даже показал мне потом фотографии, но сразу же уничтожил, как и негативы — побоялся, что попадут кому–нибудь в руки и нас в чем–нибудь обвинят, хотя ориентация наша была совершенно традиционная и мы просто маялись дурью. Так что я жалею, что он тогда это сделал. Если бы эти фотки сохранились, то я мог бы иногда доставать их из какого–нибудь совсем уж дальнего ящика, перебирать и думать о том, какими ладными пацанами мы были. И с какими ладными, молодыми хуями.

Просто фавны на послеполуночном отдыхе…

Только потом, много лет спустя, мне стало ясно, что каждый из нас уже тогда был помечен слюной дьявола.

А значит, надо радоваться, что этих фотографий нет больше на свете. Может, их никогда и не было, так что бесполезно пытаться себе представить

КАКИМИ МЫ БЫЛИ…

Мне никогда не узнать этого, даже если я рискну вновь отыскать в какой–нибудь затерявшейся в прошлом книжной лавке красный томик рассказов давно умершего во Франции аргентинского писателя и начну водить глазами по первой же, случайно открытой странице, но о чем сможет сказать мне фраза «Иногда я думал, что все скользит, превращается, тает, переходит само собой из одного в другое. Я говорю «думал», но, как ни глупо, надеюсь, что это еще случится со мной.»? [7] Самое начало рассказа Х. Кортасара «Другое небо» в переводе Н. Трауберг.

Правильно: ни о чем!

Наверное, мне было бы приятнее сейчас писать о лесбиянках. По крайней мере, это женщины, а женщины мне милее. Только вот с лесбиянками в классическом виде, что называется, «по определению», я общался мало, а тем би–особям, с которыми меня сводила судьба, просто не находится место в тексте этих меморуингов.

Чего не скажешь о гомосексуалистах.

И дело даже не в отчиме, сыгравшем в моей жизни просто выдающуюся без всяких кавычек роль, не только оказывая влияние своим парадоксальным и рафинированным — как положено — интеллектом, но уже одним тем, что какое–то время его библиотека была полностью в моем распоряжении.