Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

«Юным телам, не познавшим страсти, умиранья,

— им, взятым смертью врасплох и сомкнувшим очи…» [11] Перевод Г. Шмакова под редакцией И. Бродского.

— Мне надо найти это на немецком! — эмоционально говорил в телефон Весси.

Именно, что говорил. В прошедшем времени.

Просто в один прекрасный день мне позвонил его бой–френд, тот самый театральный человек, помешанный на своей уходящей славе, и закатил скандал. Абсолютно не рафинированный и где–то даже вульгарный. То есть — с матом и воплями. До сих пор не могу понять, что послужило этому причиной, да — наверное — уже и не пойму.

Но с тех пор мой немец пропал.

Будто его никогда и не было.

И МНЕ НЕКОМУ БОЛЬШЕ ЧИТАТЬ ПО ТЕЛЕФОНУ КАВАФИСА!

Жаль только, что Кавафиса я открыл для себя очень поздно, всего несколько лет назад. Ведь скольким милейшим людям я мог бы его почитать и посмотреть, что из этого получится. Например, еще при коммунистах, в самом начале гнусных восьмидесятых, один хороший маменькин знакомый, умнейший и эрудированнейший московский кинокритик, некогда тоже проживавший в городе Сврдл, зачем–то дал мой телефон некоему своему знакомому, посетившему наш чудный град по служебным надобностям.

Я знал про ориентацию критика, но ведь это — дело сугубо личное, по крайней мере, если вспомнить жизненные уроки отчима.

Так что я совершенно спокойно направился на встречу с длинным и тощим комсомольским — как оказалось — функционером, который своими длинными шагами вымахивал рядом со мной по улице (на один его шаг приходилось два моих) и отчаянно зазывал меня в гостиницу выпить чая.

Или водки.

Или сухого вина.

Вот тут бы и почитать ему Кавафиса, например:

«Когда в зените ты, когда ты Цезарь,

когда ты притча на устах у всех,

будь вдвое осторожен — особливо

на улицах, в сопровожденье свиты.» [12] Опять перевод Г. Шмакова под редакцией И. Бродского.

Вместо этого я посмотрел на часы и невинно заметило, что пора домой, там ждет жена.

Меня действительно ждала дома жена, по–моему, еще вторая.

А может, уже третья.

ОПЯТЬ НЕ ПОМНЮ!

Но в результате длиннющий и худющий функционер внезапно как–то засуетился и выяснилось, что ему пора.

Немедленно: какая–то деловая встреча и он мне позвонит завтра.

Не позвонил, но я и не расстроился.

Зато расстроился я в тот раз, когда лет за десять до этого смешного случая зашел в общественный туалет, на месте которого сейчас располагается какой–то несуразно дорогой торговый центр. Туда временами ходит дочь — видимо, шоппингует глазами.

А мне там делать нечего, поэтому и не хожу.

Ну а в туалет тогда зашел, был летний вечер, только вот скорее всего это опять меморуинги, и сквозь руины проглядывает как упомянутый летний вечер, так и неясно откуда налетевший порыв ветра, принесший с собой омерзительную взвесь дождя.

Это был типичный совдеповский туалет с грязным кафельным полом, пахнущими писсуарами и тусклой лампочкой, свет от которой еле пробивался через запыленный матовый плафон.

И тут глагол «расстроился» надо заменить на другой — «испугался».

Я был еще школьником, но временами уже боялся людей.

И тип, стоящий в самом углу, мне сразу не понравился.

Он был в плаще, хотя на улице было лето.

Может, из–за его плаща мне сейчас и кажется, что тогда шел дождь?

Быстренько отжурчав, я начал продвигаться к дверям, за которыми пахло намного лучше.

Внезапно тип оказался передо мною.

Он распахнул полы плаща и я остолбенел.

Он был без брюк и без трусов.

И одной рукой раскачивал свой тупой и толстый шланг.

Не знаю, что на меня нашло, но я вздрогнул, подпрыгнул и врезал ногой ему по яйцам.

Потом развернулся и помчался к выходу на улицу.

Видимо, ему стало больно и он завопил.

До сих пор мне кажется, будто я различал тогда каждое слово.

Что–то вроде:

ПАРЕНЬ, Я ВЕДЬ ПРОСТО ХОТЕЛ У ТЕБЯ ОТСОСАТЬ!

На улице действительно моросил дождь и уже зажигались фонари.

Блеклые, тусклые, люминесцентные.

«Простите меня, что я приносил вам беду…» , но это уже не из Кавафиса. [13] Это первая строчка одного из последних стихотворений давно забытого поэта Сергея Дрофенко.

Театр назывался «Пилигрим» и располагался на седьмом этаже второго здания университета, где находились факультеты для очень умных — физический, математический, химический, биологический, в общем, не нам, гуманитариям, чета. А еще там был клуб, где и обосновался театр.