Михаил Попов - Ларочка

Воспитанный, даже учтивый провинциал, вояжирует всего лишь до Минска, более дальних целей у него нет, хотя раньше были. Осторожно так, мягко намекнул, что в молодые годы хлебнул с родственниками и сибирских морозов и несправедливости. Тему развивать не стал, видя полнейшее отсутствие к ней интереса у пани спутницы. Чтобы завладеть вниманием дамы, лучше всего вести речь о самой даме. И Лариса кое что поведала пану Кохановскому. Из семьи офицеров. Училась когда–то в Гродно, а потом в Москве. В одном пединституте. Он уважительно поджал губы. И вот уже четыре года работает в ЦБПЗ. О, сказал он, я даже не рискну спросить, как это расшифровывается. Лариса засмеялась — не бойтесь, это не военная организация: Центральное Бюро Пропаганды Знаний. Пан Кохановский опять уважительно поджал губы. Трудная работа? Да, нет. Несем знания в массы. Большая система лекторского обслуживания. Заводы разные, фабрики, студенческие аудитории, иногда даже сельские клубы, полевые станы. Воинские части? Да, и воинские. Самый широкий спектр тем. Естественные науки, медицина, философия, да, да, не улыбайтесь. Биология, очень много натуралистов, о зверушках рассказывают редких. Техника, «у нас договор с «Молодежной техникой» подписан». Новые модели, мотоциклы, дельтопланы. Ну, и конечно, самый большой интерес — запрещенные виды знаний. А что это? Экстрасенсы, летающие тарелки, инопланетяне. У нас есть инопланетяне? Нет, пока только пробиваем. Еще астрология, гороскопы. Пока еще считается, что это антинаука, но народу хочется.

Через пару часов явились офицеры, пьяные абсолютно, но в тисках особой офицерской деликатности, их все время шатало, и они все время церемонно извинялись.

— Пойдемте, поужинаем. — Предложил пан Кохановский. Вагон–ресторан оказался в двух шагах от их вагона. Пожилой ухажер все устроил по высшему разряду. Зная тайный официантский язык, он заставил ресторанную обслугу озабочено вертеться вокруг их столика. Началось все с чистой скатерти и так далее по полной программе, вплоть до мороженного и пожеланий счастливого пути.

— Приятно оказаться в обществе такого обходительного человека. — Несколько раз повторила за вечер Лариса, вовсю раскуривая болгарские сигареты пана Кохановского. Он отвечал ей комплиментом на комплимент. Он сказал ей, что она относится к тому редкому сейчас виду дам, которым приятно услужить. Совершая ради нее маленькие бытовые подвиги, чувствуешь свою мужскую уместность, и время не проходит зря. Он еще тогда в буфете обратил на нее внимание, и залюбовался, в самом невинном смысле пани Лара, так утомляет общение с женщинами лишенными подлинного женского обаяния. Как хорошо, что за эти годы вы не изменились, пани Лара, наоборот, этот шик, этот милый женский апломб стал только отчетливее.

— Я вернулась. — Сказала Лариса, допивая уже теплое шампанское.

— Я не понял.

— Да я и сама не понимаю, что это было.

Она не стала рассказывать про себя в валенках и с лопатой посреди заваленного снегом подмосковного двора, про грязные бутылки жуткого Рыбоконя, стреляющие клубами старинного дыма ковры из берлоги «раковой шейки».

— Я была не я, а теперь я снова я.

— Понимаю! — Сказал пан Кохановский с мудрой улыбкой.

Это здание как будто сослали в гущу реальной жизни. Стеклянно–алюминиевый параллелепипед поставленный вертикально, смотрелся как–то обнаженно и беззащитно в окружении угрюмых заводских корпусов с частично выбитыми или закопченными окнами, кирпичных, забытых в небе, никогда не дымящих труб, маневрирующих по обтекающим рельсовым путям железнодорожных тягачей и истеричных электричек. Многочисленным сотрудникам заведения, занимавшего большую часть двадцатиэтажного оффиса, приходилось опасливо озираться на деревянной переправе через железную реку. Так что появление на работе можно было приравнять к небольшому подвигу.

В кабинетах этого здания производилась на регулярной основе питательная научно–пропагандистская продукция для трансляции ее в народно–хозяйственные массы. Тут же попутно ковались кадры для этого. Кадрам этим, заседавшим в высоченном здании, как бы предлагалось время от времени окидывать взором промышленный пейзаж, подумать о народной жизни, чтобы не забывалось ради кого они трудятся.

Кабинет директора находился на десятом этаже, что шло несколько против логики этого замысла, потому что с двадцатого увидеть можно было бы больше. Впрочем, может быть те, кто планировал рассадку, думали о том, что двадцатый этаж уже слишком оторван от плоскости народной жизни. Так что десятый в самый раз, и достаточно высоко, но все же не в эмпиреях.