Михаил Попов - Ларочка

— Бросьте, бросьте, совершенно непредвиденные обстоятельства, залетела в форточку шаровая молния и взорвалась минут за сорок до вашего появления, можете себе представить, что я пострадала еще сильнее, чем моя квартира.

— Может быть — в госпиталь?

— Врач был, был, осмотр, то се, велел пока сидеть в темноте.

— А-а. — Сочувственно произнес Белугин. — То есть, своим визитом, мы заставили вас…

— Ничего, ничего.

Агапеева наклонилась к уху Ларисы.

— Че ты все слова по два раза повторяешь?

— Волнуюсь.

— Ну, тогда, мы, значит, не будем мешать лечению. Пойдем. Я кой какие сувениры оставлю на столе, в кухне.

— А зачем пойдем? Наоборот. Мне тут скучно одной, представьте, сидеть в темноте в ванной.

Белугин молчал, не зная, что сказать в этой ситуации, и не понимая, каких действий от него сейчас ждут.

— Может, мы и правда поедем? — Шепнула Агапеева?

— Ни за что!

— Тогда что?

— Александр Сергеевич?

— Слушаю.

— Вот сейчас Гапа вам поможет, вы перетащите маленький стол с кухни, сюда к дверям ванной. Накроете его. Колбаска сырок, все наискосок. Соберете целые бокалы, откроете шампанское, и мы выпьем.

— За что?

— Ну, за здоровье, конечно. За мое здоровье, и за мою удачу.

— Удачу? — Спросил генерал, и по голосу его можно было понять, что хозяйка считает удачей его к ней внезапный визит. Лариса оскалилась в темноте.

— Конечно, не каждый день к вам залетает в дом шаровая молния, и вы остаетесь живы после встречи с ней.

Белугин снял фуражку, довольно долго оглядывался, выбирая место, которое было бы достойно ее. Полочка для телефона. Устроил. В профиль фуражка была похожа на черепаху, попытавшуюся встать на дыбы.

— Стреляйте.

— Давайте, Александр Сергеевич. — Сказала Агапеева, нарезавшая хлеб, и Ларисе понравилось, что она отнеслась к генералу официально.

Шампанское грохнуло громко как салют, Лариса выставила за дверь изящную руку, таким образом, чтобы не было видно ни одного синяка. Вообще, руками своими она была довольна, вот талия почти погибла, но пока не об этом.

Шампанское в хрустальном фужере искрилось и светилось в неполном мраке ванной комнаты, холодновато теплилось как некая надежда. Лариса приложила хрусталь ко лбу, а потом поцеловала.

После шампанского пили коньяк.

Белугин снял китель и ослабил узел галстука, Агапеева подрезала колбаски, открывала банки с домашними огурцами, подарками от Нины Семеновны.

Лариса из–за двери собщила свое коронное, что она дочь офицера и любит военные марши. И они втроем постарались изобразить «Прощание славянки», на что Агапеева, вообще–то не блиставшая остроумием, заявила, что у них скорее получилось «Лечение славянки». Еще не закончили смеяться, как раздался звонок в дверь.

— Гапа, посмотри.

Гапа вернулась сообщением, что там какой–то молодой, «несчастный» человек в полосатом пальто.

— Гони его, Гапа. Не пускай в дом и гони.

— Может быть, я? — Предложил свои услуги Александр Сергеевич.

— Это слишком для него. — Сказала Лариса. — Гапа, скажи ему, пусть уходит, не о чем нам с ним говорить.

Агапеева вернулась с интересной новостью.

— Он сказал, что, мол, жениться пришел, хочет на тебе жениться.

— Но я же «дрянь!», это в смысле он так недавно сказал.

— Может я все–таки…

— Сидеть, генерал!

— Я понял.

Агапеева продолжала свою челночную дипломатию.

— Он сказал, что он убьет и покалечит отца, даже уйдет из дому, но просит, чтобы ты его не сажала.

— Это почему? Он мне тут… шаровую молнию, а сидеть не желает?!

— Он говорит, что мать не переживет, очень–очень больная мать.

— Он что, жене все рассказал, динозавр?

— Я не знаю, Лара, только он говорит, что совсем сильно она больная. Не переживет суда.

— Меньше надо мяса жрать!

— Что? — Не недопоняла Агапеева.

— Я не мать собираюсь сажать, я мясника собираюсь сажать.

Лариса вдруг остановилась, приподняла фужер на дне которого плескалась небольшая лужица коньку.

— Он сказал, что если надо, она сама приедет, и в ноги кинется.

— Мать?

— Мать, мать.

— Блядь. — Тихо сказала Лариса и выпила. А потом добавила громко.

— Гапа, скажи ему, что не надо мне в ноги никакой матери. Пусть успокоится этот колбас–барабас. Прощаю и презираю. Вернее наоборот, презираю и поэтому прощаю.

Агапеева сгоняла опять в прихожую.

— Он спрашивает, что и заявление заберешь?

— О, Господи!

— Он сказал, что если заберешь, то страшно, страшно до смерти благодарен, и он и отец. Отца, такую мразь, конечно надо бы и убить даже. А он, все равно согласен жениться. Готов, и согласен.