— О! Таня! Как ты меня нашла?
— Кто же в нашей деревне не знает гармониста?
Давай я суетиться.
— Конечно, у нас провисных балыков и ананасов с фазанами нет, но и мы кое–что могем.
Заявляется Петр Иваныч и с порога:
— Кто к нам пришел?.. Ну–ка, ну–ка! Хороша! А то уж Мы ему пели, как Стеньке: «Нас на бабу променял». От змей!
Танюха смеется, ну и хорошо.
— Ты это серьезно?
Великий Эйнштейн создал теорию относительности. Скажем, если вы пролетали в Галактике год, то на Земле прошло уже полстолетия и ваши дети старше вас.
Не знаю, не знаю. Что–то перепутал Эйнштейн. Вот на курорте время летит с космической скоростью. Это точно. Правда, дети не становятся старше, но бывает, что их становится больше…
Это так, глупое размышление о теории относительности, но она меня коснулась.
Остаток дней пролетел мигом. Все было замечательно. Особенно лыжные вылазки и восхождение на «Церковку». Взобрались к черту на кулички. Дух захватывает. Какие же мы ничтожные по сравнению с мощными хребтами, нагромождением скал, этим бескрайним простором.
Тянет на философию о вечности, о своем предназначении на Земле. Где–то тут, рядом, в Горном Алтае космический центр Земли. Может, от этого и такие мысли лезут в голову?
Среди зимы кровью сочатся сквозь снег гроздья рябины, все скалы исписаны сообщениями типа: «Здесь был Коля из Абакана… 1981 г.» и, конечно, «Толик + Надя = Л» и другой краской подписано: «Дураки». Это точно, это по–нашему, и плевать им на космический центр.
Пылал костер на снегу. Был чай и шашлык, и все с горьким дымком, и на морозе. Нет. Это надо видеть!
Все мы тут с бору по сосенке, знакомы случайно и разлетимся по России–матушке не сегодня–завтра. Никто не зависит от другого, ничто не связывает навечно, так почему нам так хорошо?
Приезжали столичные артисты, ходили на их концерты. Два раза заваливались- в бассейн, а там сауна, душ. Чудно! На улице мороз под сорок, а мы в бассейне плаваем. Ну не сказка ли?
Не буду все описывать. С Татьяной сроднились душа в душу, и про это в голос не говорят, да и не по–мужски.
Как–то вечером, когда все угомонились и мы остались одни, она и говорит:
— Давай съездим в Бийск. По магазинам походим, в музей заглянем, а потом в Сростки к Шукшину. Это мой любимый писатель. Я там два раза была, а в прошлом году даже попала на Шукшинские чтения.
— А что? Давай махнем. Я машину организую.
— Да я ее уже организовала.
— Как организовала?
— У меня своя здесь. Я же на машине приехала. Она в гараже у знакомых стоит.
— Ну ты даешь! Как отмочишь, хоть стой, хоть падай. И, главное, молчком. Я уже тебя боюсь. Может, ты мафиози или внучка Рокфеллера?
— Не сердись. Что, я должна всем звонить, что у меня есть? Помнишь у Гоголя: «Полюбите нас черненьких, а беленьких нас и так полюбят».
— Тань, а скажи честно, чья машина? Только честно. Не ври. Я же тебя полюбил не из–за машины.
— Отец подарил. Я же тебе говорила, что у него свое дело.
Договорились — в среду едем в город. К двум, как и условились, выхожу и жду. Я‑то думал, у нее задрипанный «Жигуленок», а тут подкатывает иномарка, я и названье ее не знаю. Руль справа, все блестит, стекла затемнены… Татьяна дверцей «хлоп», а сама в брючках, в свитерке, — и ко мне. Наш санаторий, все, кто прогуливался, аж рты от зависти раскрыли. Батюшки! Мне–то тут какая роль? Содержанта или прихлебателя?
— Тань, а кто в доме хозяин?
— Что–то не так?
— Я за руль, а ты сбоку. Что я, ущербный какой–то, чтоб меня женщина возила?
— Садись, садись.
Наши санаторские в толк не возьмут, кто она? Жена или личный шофер? Думайте!
Сели. А сам впервой на таком самокате.
— Скорость–то хоть как включать? Как на наших?
Чуть отъехали, я ей и говорю:
Не могу. С непривычки аж вспотел, да и прав с собой нет. Садись сама за руль.
Смеется.
В отделе сувениров я раскошелился и купил ей пустяк, дымковскую игрушку. Небольшая скульптурка, парень растягивает гармошку. Забавная такая. Татьяна аж прослезилась:
— Спасибо. Честное слово, это память на всю жизнь. Это вылитый ты, только рубашка в горошек, — а сама тут же выбрала небольшой портретик, нашу русскую гордость, боль и тоску — Серегу Есенина. Такой дорогой образ с пьяным чубом и трубкой.
Долго стояли у домика Василия Макаровича. Музей был закрыт. Стояли, смотрели на изгороди, избы, заснеженную Катунь, гору Пикет. Думалось: «Откуда и как выпала такая судьбина простому деревенскому парню из глухой деревушки на обочине Чуйского тракта? У них и в роду–то не было белой кости, а гляди ж ты, выплеснул, выстрадал и показал наше неброское, житейское и такое родное.
Читать дальше