Иван Булах: Курортный роман

В выходные дни мужики по домам, а я на трактор, был такой ДТ‑20, с волокушей, и один в день до восьми стогов ставил. Трактором со всех сторон стог набиваю–набиваю, а потом пару копен вилами наверх и завершу.

В день доходило до сорока рублей. Чуешь, сорок! А стипендия была двадцать четыре. Вкалывал по–черному. Раз, с жадности, десять стогов поставил. Уже потемну кончил, да, видать, надорвался. Какой–то упадок сил. Лег под стог, перед глазами мурашки, ни рукой ни ногой двинуть. Уж и деньгам не рад…

— А я, — подхватила Татьяна, — на пятом курсе ночной нянечкой работала с круглосуточниками. Тяжело было. Иногда как разорется ребятня, не выспишься путем и не подготовишься к занятиям. Правда, одно хорошо — кормили бесплатно.

— Слушай, а ведь и я так подрабатывал на четвертом курсе. Пригласили меня в интернат с баяном. У них был лучший в городе танцевальный ансамбль, а баянист работал в трех местах. Так вот меня как тапера и взяли, вроде второго тренера. На репетициях я, а на концертах этот мужик выступал, правда, играл он отменно. Зарплаты мне никакой, только в обед кормили. Ой, а как унизительно и противно. Ученики мне мяса вроде незаметно наложат с горой. Они–то по доброте своей… Сейчас себя ненавижу за это… из–за куска хлеба… Потом ходили вагоны разгружать, тяжело, но зато не так унизительно}.

Помолчали.

— Выходит, у нас с тобой кое–что есть общее, — говорит Татьяна. — Давай за это по пять капель.

— Давай.

А время идет. Тут бы спать надо, а мы как в запуске, взахлеб давай молоть всякую милую чепуху.

И то интересно, как сговорились, ни я, ни она ни одним словом про семьи, детей, про работу. Перемыли косточки курортникам–пьяницам, бабникам, этим… легким женщинам…

— Что это у вас за компания? Все говорят, что это вроде общины или секты какой–то. Но говорят, что интересно у вас.

Давай я ей про наш колхоз трепаться.

— А меня могут принять к вам?

— Как себя будешь вести, что ты принесешь нам.

— Я вступительный взнос сделаю, я ведь богатенькая.

— Да вижу. Приданого у тебя много.

— Надеюсь, ты меня не придушишь? А? — а сама раскраснелась, чуток от коньяка приугорела, и мало–помалу по ковру ко мне подбирается. А симпатичная зараза. Как вишенка. Ну все при ней. Одета в спортивный костюм, фигурка, ну как у гимнастки. А глаза! Ну не передать. Как хлопнет ресницами, как веером или крылом взмахнет. Сама на меня глядит и глядит.

— Знаешь, Вася, а ведь я таких необыкновенных людей, как ты, встречаю в первый раз.

— Э–э–э, Таня! Ты уже замолола. Это я с тобой такой, да и рисуюсь. А на работе зверь зверем. И характер у меня обидчивый и собачий. Вру и притворяюсь. Сейчас тебя разжалобил. Ты не верь ни одному слову. Я хвастун, брехун и бабник.

— Да нет, поверь. Я в людях разбираюсь.

— Ну и что ты разбираешься? Увидела, мужик на гармошке играет и сразу — необыкновенный. Эта Белокуриха, веселый заповедник, тут все мерещится в розовом цвете и на босу ногу. Тут все необыкновенные и талантливые. Это оттого, что живут на всем готовом, без горя и забот и начинают с жиру беситься. Врут друг другу: «Меня жена не понимает! Как я страдаю!» — «Меня муж не ценит! Как он меня мучает! Он пьет! Гуляет!» — «Она жадная! Ревнивая!» — «Я тебя тут встретил и понял, ты ангел!» — «О! Ты меня понял! Я умираю от любви! Милай!» — и зарыдали оба. Да все врут. Женитесь вы по любви тут немедленно и через месяц с этой стиркой, кастрюлями, пеленками опять шипеть будете и запроситесь на курорт и снова скажете, что он меня не понимает. Все такие, а я, может, хуже всех и грешнее.

И вдруг она ни с того ни с сего:

— Поцелуй меня. Пожалуйста.

Меня как кипятком или серпом по… одному месту. И я давай мямлить:

— Это мы с большим удовольствием… Это мы не боимся… Но ты слепая… На кого позарилась?.. Нашла Ромео… У тебя плохой вкус, — а сам чувствую, покраснел как рак, аж пот прошиб.

— Да и я, — говорит, — давно не Джульетта, — а сама обхватила мою тыкву, да ка–а–к вцепилась своими губищами…

О, господи! Черт бы меня побрал. Пропала моя головушка. На завтрак я, конечно, опоздал. Петр Иваныч как увидел меня, так и давай клевать:

— Ну и морда! А губищи–то, ну чисто пельмени, как у сытого негра. Ой! А как мы зеваем! Мы не выспамшись?

Да отвяжись ты.

— Нет, нет. Слушай сюда. У нас в квартире есть кот Филипп, так об в марте домой тоже под утро приходит чуть живой и спать. Давай, Вася, я теперь буду звать тебя Филиппом? А?

Что с нею возьмешь? Да еще за правду. Пошел в радонку, отлежал ь ванне и завалился спать. Проснулся оттого, что кто- то пристально на меня смотрит. Открываю глаза, а это Таню- ха. Стоит на коленях перед кроватью, голову подперла руками и смотрит не мигая своими бархатными.