Ольга Толмачева: Чудо

Раечка вошла в калитку и тихонько перекрестилась. Незаметно сняла шляпку и спрятала в карман. Тряхнула кудряшками.

В комнате пахло ладаном.

Нюра лежала в передней, на пуховой перине, под образами. Её иссохшие руки, как две сухие ветки, печально покоились на груди на цветном лоскутном одеяле. Неприкрытая голова — на высокой подушке. Она тяжело дышала.

В соседней комнате приглушенно разговаривали. Горестно ожидали.

К больной вошёл немолодой седовласый священник. Лицом он был худощав, бледен. На груди поверх чёрной рясы висел большой серебряный крест. Впалые щеки, глубокие морщины по лбу, тихий взгляд ясных, глубоко посаженных глаз, размеренные движения настраивали скорбеть. Думать о вечном.

Войдя в комнату, батюшка перекрестился. Неторопливо достал Евангелие, зажёг свечи. Подошёл к больной и взял за руку.

Нюра с трудом раскрыла глаза и увидела тёплый взгляд.

— Как величать–то? — спросил он ласково.

— Нюра я, — прошептала больная.

— Стало быть, Анна.

— Записана Анной, а так все Нюркой кличут.

— А я отец Никодим. Пришёл, Анна, исповедать и причастить тебя. Крещёная ли ты, Анна?

— Как не крещёная — конечно. Как без веры? — Нюра закрыла глаза.

— В церковь–то давно ходила?

— Да как давно, батюшка, на Пасху, Троицу. Считай, на все праздники. — Она с трудом говорила. — А так… — уж больно далеко от нас церковь, в город не наездишься.

Нюра посмотрела на священника:

— А ты, батюшка, городской? — Больная всматривалась. — Лицо твоё мне будто знакомо…

— Понимаешь ли, Анна, для чего следует исповедаться?

— Как не понимать! Грешна я, батюшка. — В глаза просочились слезы.

— Скажи, Анна, перед лицом Бога, в чем ты хочешь покаяться?

Нюра задумалась.

— Ох, батюшка, грехов много, а назвать их слов не хватает, — тихо сказала.

— А ты не торопись да хорошенько подумай. Вот сейчас, чадо, Христос невидимо стоит, принимает твою исповедь. Не бойся, не стыдись и ничего не скрывай от меня. Припомни грехи свои да покайся в них искренне. Говори прямо все, что сотворила. Господь услышит твои слова и простит. — Отец Никодим снова посмотрел на Нюру лучистым взглядом.

— Да вот, батюшка, какое дело… — Нюра шевельнулась и поднялась на кровати повыше. — Лежу я, уж почитай, сутки и думаю, все никак не могу понять, почему, батюшка, ещё вчерась я на загривке бревна для бани таскала, а сегодня лежу трупом. Знаю, нагрешила. Потому как Колька — плотник — крепкие–то балясины припрятал, схитрил то есть. А мне как же без балясин баню строить? Вот я и решила, батюшка, его на чистую воду вывести. — Она замолчала, тяжело дыша. Лицо покрылось испариной. — Не со зла, батюшка, от обиды.

Нюра вытерла ладонями влагу.

— Я эти балясины год назад на пилзаводе выписала, полгода пенсию складывала. В город на базар ездила: то сливочки продам, то молочко. Очень уж мне баню новую охота, батюшка. Старая–то заваливается, печка коптит — по–чёрному топит. А он взял и… Эх! Вот я его — Кольку — и матюкнула. Да не просто, батюшка, куда послала, а в сердцах. — Она откинулась на подушке и закрыла лицо руками. — Каюсь, батюшка! Только как назвать этот грех? Слово не подберу…

— Вспыльчивость это, Анна, гнев, раздражительность.

— Ох, батюшка, так вспылила! — Анна мотнула головой и стукнула себя в грудь кулаком. — Аж в глазах черным–черно стало. Думала, убью Кольку–заразу!

— Вижу, Анна, покаяние твоё не лицемерно, а действительно выстрадано.

— И на Польку гневалась. Её коза у себя в огороде всю траву пощипала, так она её, как не проследишь, все к моему забору привяжет. А моей козочке что? Голодной ходить? Вот опять вспылила, ругалась с Полькой на чем свет стоит, батюшка. Даже сердце поджало. Выходит, опять грешна… — Нюра тяжело вздохнула.

— Вижу, Анна, твоё непритворство. Свидетельствую искренность твою и полное покаяние в содеянном.

— И злословила я, и завидовала. Катьке завидовала. А как же не завидовать–то, батюшка. — Нюра села на перине повыше. — Почитай одного года мы с Катькой–то. А она целую жизнь за мужиком своим просидела. Не работала, как я, от нужды, только по дому. А мой мужик рано помер. Простудился в колхозе на заготовках, скрутило его, сердечного, мигом представился. Я с тех пор все одна — и дома, и на хозяйстве. Так вот, в прошлый месяц почтальонша принесла пенсию. Мне три тысячи рублей, Катьке — три триста. Потому как ей полагается компенсация. Значит, ей правители наши придумали, чем компенсировать, а мне, батюшка, нет! Как же я ей позавидовала! Вот думаю, почему так? Почему все благa жизни мимо меня идут? Опять, выходит, недостойная я, грешила! — Нюра откинулась на подушку и горько заплакала, вытирая узловатыми кулаками с лица слезы.