Евгений Гропянов - В Камчатку

— Будет вам! — взвизгнул пищик. — Избу спалите! Разнимитесь, нечестивцы! Нема креста на вас! — Он вовремя успел подхватить плошку с плавающим в жиру фитилем и вжался в угол, держа ее над головой.

Иван с Кузьмой побарахтались и поднялись, красные, злые.

— Ладно, — согласился Мармон, садясь с одышкой на лавку и вытирая со лба пот, — людей возьмешь из моих. Они хоть к вам и не пристали в прошлый год, а за Ломаева и Данилу спросят. А по правде, паря, Даниле повезло, вовремя убрался, царство ему небесное.

Иван, поняв, на что намекает Мармон, ответил, пряча негодование:

— А ведь ты правая рука Ломаева…

— Вот что, паря. Ты есаул для тех, кто за тебя кричал… Для меня ты Ивашка. Послухай — от Березина и Шибанова отстранись.

— И то верно, — вмешался в разговор пищик.

— А тебя, если встрянешь еще раз, пришибу, — в тон ему ответил Мармон.

— Зачем ты, Кузьма, решился рвать Березина и Шибанова от Ивашки? — спросил пищик, когда Иван покинул избу.

— Если их олюторы убьют, то ответчиков меньше, а розыск с малой мерой в Якутск не поедет. Ему головы подавай…

— Ивашку, значит, чик! — хихикнул пищик, восторженно глядя на Мармона.

— Наша пора Камчаткою править, — весомо сказал Мармон и грудью навалился на стол, строго глядя в прищуре на съежившегося пищика.

Козыревский сумел застать Пинича врасплох. От аманатов он узнал, что в полынью на Аваче попала нарта.

— Ах, Семен, — сокрушался Иван, — вот тебе и эка сладость.

Он тяжело переживал гибель Данилы, жалел Ломаева. Вспомнил, как пять лет назад под командой Ломаева прорвались по уброду в Курильскую землю и как он, Иван, возглавил обратный путь.

— Помяни, ты свое возьмешь, — шепнул тогда Ломаев, первым подкатив к крыльцу приказчика Василия Колесова. Иван в тот раз не придал значения словам Ломаева: в нем бушевала обида.

Василий Колесов вновь появился в камчатских острогах. Он спешил сюда, чтобы учинить розыск об убийстве трех приказчиков.

Петр I в феврале 1709 года пожаловал Василия Колесова «по московскому списку во дворяне», а служить оставил в Якутске, а оклад учинил ему «денег 16 Рублев, хлеба и соли против того ж, и нам, великому государю, пожаловать бы ево, велеть за многую ево бескорыстную службу и за верное радение и явную прибыль и за распространение при нем Камчадальской земли к прежнему ево окладу к 16 рублям прибавить, сколько мы, великий государь, укажем. И по нашему великого государя указу велено ему, Василию, за ево службу и за прибыль учинить нашего великого государя жалованье к прежним 16 рублям 4 рубли, всего денег 20 рублев, соли и хлеба — против указу».

Якутский воевода, давая наказ Колесову, настаивающе говорил:

— Зело помни про острова, что на полдень от Камчадальской земли.

Воевода знал, что Колесову этих слов достаточно, и больше ничего не сказал. И Колесов понял, что от него требовал воевода. Он догадывался, что воевода сильно обеспокоен отсутствием точных сведений об островах. Однако ему не представлялось, насколько раздражительны были указы Петра I сибирскому губернатору князю Матвею Петровичу Гагарину в Тобольск и как губернатор, превозмогая свое нехотение думать об окраинах, с трудом отрываясь от балов, посылал нарочных в Якутск к воеводе с ужесточенными наказами, стращая его при этом смертными карами.

Морские острова… Они волновали Атласова. О них с надеждой говорили — промышленные: им дивились шумные города с бойкими торговыми рядами. Тонкие ткани, украшения из серебра и золота, душистые масла, пряности — перец, корица, чай — они могли бы закупить все эти богатства, а в Якутске, Иркутске, Тобольске не было б отбоя от множившегося дворянства и пронырливого купеческого люду.

От морских островов Колесов ждал прибытку. Он размышлял: острова украсят надвигающуюся старость, он будет независим, он сможет наконец отдохнуть.

Архимандрит Мартиниан был рад Колесову. «Ну, — сказал он с облегчением и вздохами, — слава богу, ты здесь… Запутанное дело. Все божатся, что невинны, никто не признает крови Атласова. Я болен, но много молюсь…» — «Жалко Волотьку, ох как жалко. Залютовал… Луки Морозко не было рядом, он бы сдержал. Он только и мог, его он только и слушал. А что же товарищи его старые? Они где были?» — спросил Колесов, и лицо его насупилось. «К бунтовщикам не пристали — и хорошо», — ответил архимандрит. «Только и радости… Он где похоронен?» — «В Нижнем остроге, на берегу Камчатки-реки». — «Степанида куда подевалася?» — «Бог ее знает». — «Ивашка сын Атласов в сотниках ходит, — перевел разговор Колесов, — как бы самосудом не занялся». — «В отца, вспыльчив, умен, но голову в петлю не засунет», — убежденно сказал Мартиниан.