Вильям Козлов - Поцелуй сатаны

— Спасибо, дедушка, — поблагодарила Алиса.

— Помолись спасителю за своих… — он запнулся. — Неча в чужой монастырь лезть со своим уставом.

— Вы тоже, дедушка, о боге помните, — скрывая улыбку, произнесла девушка. — Бог учит любить своего ближнего.

— Пусть и бог о нас, грешных, подумает, — пробурчал старик.

Тяжело ступая своими огромными сапогами по хрустящему мху, он ушел. Муравьи скоро успокоились, Алиса видела, как они вскарабкиваются на гладкий бок бутылки. Вынырнул сбоку солнечный луч и осветил сосуд, в нем уже ползали десятки набравшихся туда муравьев. «Неужели они такие глупые, что назад не смогут выбраться?» — подумала девушка, поднимаясь со своего пня. Луч погас, ветер раскачивал вершины берез, до ее слуха снова донеслись шаги. На этот раз быстрые, легкие, так мог ходить лишь Уланов. Прислонившись к белому, в черных веснушках стволу, Алиса ждала, когда в просвете появится высокая фигура Николая.

Послушайте, что говорят… — Сергей Иванович Строков подошел к старому приемнику «Сони», увеличил громкость. Диктор рассказывал, что в Москве состоялась демонстрация евреев, которые требовали открытия в стране синагог, еврейских школ, театров и в довершение всего призывали привлечь к ответственности антисемитов. И незамедлительно принять жесткий закон против них, — Где же они их отыщут, антисемитов-то? А вот сионистов развелось у нас уйма. Открыто проповедуют свою расовую исключительность, а кто возражает — тот антисемит, шовинист и даже — фашист! Это русские-то, кто уберег мир от фашизма!

Я вот прожил на белом свете шестьдесят с лишним лет и ни одного антисемита в подлинном значении этого слова еще в глаза не видел, хотя меня и самого иногда обвиняют в антисемитизме, если, упаси бог, в повести и романе мелькнет еврейская фамилия у отрицательного героя. У нас ведь как? Привыкли, что все отрицательные типы в литературе — это русские. И убийцы, и растлители, и наркоманы, и маньяки, и кретины… А попробуй задеть еврея, грузина, узбека или представителя другой нации! Тут же в издательства полетят письма, мол, оскорбляют национальное достоинство! Вот и сделали из русского человека пугало на весь мир. Кто бы чего у нас ни натворил в стране — виноват только русский. Прибалтийцы требуют отделения от СССР, то же самое грузины, армяне, азербайджанцы, а вот что-то я ни разу не видел русских на демонстрациях с лозунгами «Россия для русских!». Самая крупная республика в СССР, а истинно русские не имеют ни одного своего театра, ни одной газеты, журнала… Ну, один-два московских журнала иногда помещают острые критические статьи в защиту русского человека, но это капля в море! Да и журналы-то беспрестанно клюют, обвиняют сотрудников все в тех же грехах. Русских все центральные газеты-журналы, а особенно телевидение поносят, унижают, а ответить почти невозможно. У русских изданий тиражи-то — кот наплакал.

— Кто же нас до такой жизни-то довел? — спросил Уланов. Он, честно говоря, как-то не задумывался на эту тему. Любые разговоры о притеснении русских тут же резко пресекались печатью, радио, телевидением. «Память» так заклевали, что ее не видно и не слышно. Да и то, говорят, в нее пробрались экстремисты и провокаторы, которые специально компрометируют это общество. Уж тут-то все органы массовой информации поработали!

— А ты подумай, — ответил Строков — Не знаю, как в других сферах, а в литературной русскому писателю, критику, литературоведу ой как трудно живется! На собственной шкуре все это испытал…

— Вы ведь известный писатель, — возразил Уланов, — Ваши книги и часа не лежат на прилавках, в библиотеках на них очереди, как на Пикуля. Вам ли жаловаться, Сергей Иванович?

— Каждая моя книга продирается к читателю с огромным трудом, — продолжал писатель. — А какие тиражи? Стараются как можно поменьше дать, а переиздания ждешь по пять-десять лет! Хотя твоя книга и вызвала у читателей огромный интерес. А для других — «своих», пусть и бездарей, и тиражи большие и переиздания, и гулкая пресса на каждую даже пустяковую книжонку! Вы много читали рецензий на мои книги?

— В ленинградских газетах и журналах не встречал, — признался Николай.

— То же самое и в Москве, — вздохнул Строков, — Как-нибудь приезжайте ко мне на дачу, покажу тысячи писем читателей со всех концов страны… Этим и утешаюсь.

— А я думал, у вас все хорошо, — сказал Николай.

— Было бы хорошо, не принес бы я новый роман в кооперативное издательство с пятитысячным тиражом, — улыбнулся Строков. — А в журналы уже двадцать лет не суюсь… Их тоже давным-давно прибрали окололитературные групповщики к своим рукам. Печатают только своих, правда, сейчас еще набросились на диссидентов, которые уехали из страны. В этих же самых журналах раньше поносили их на чем свет стоит, а теперь зазывают, афишируют, встречают, как героев! Ладно еще, если печатают Набокова, Солженицына — это крупные писатели, а сколько всякой дряни выплескивают на головы бедных читателей? Там-то беглецы перебивались крошечными тиражами, вещали по разным злобным голосам, подвизались консультантами в зарубежных издательствах, а тут их теперь объявляют чуть ли не классиками.