Вильям Козлов - Поцелуй сатаны

— Почему никто? — прервала она. — Гена мне сделал предложение.

— Не смеши! — фыркнул он. Однако по лицу его пробежала тень — Ты отсюда нарежешь через месяц-два. Как будто я тебя не знаю!

— А вдруг не сбегу? От хороших людей не уходят, Родя. Я здесь себя человеком почувствовала.

— Ну, тогда я спалю их… фазенду, Изаура! — деланно рассмеялся он.

— Не советую связываться с ними, — сказала Лена. — Скорее, они тебя скрутят в бараний рог! Я немножко их уже знаю… Они и без милиции справятся со всеми вами. И потом вся деревня настроена против таких, как вы! Ну а если хочешь попасть за решетку — действуй! Только я им про твои угрозы расскажу…

— Тварь, сучонок! — прошипел он, с трудом удерживаясь, чтобы ударить. Но Лена даже не отодвинулась, продолжала бесстрашно смотреть ему прямо в глаза. И он нехотя отвел свои. Ковыряя носком землю на тропинке, он молчал, соображая, что ответить, на его лбу собрались неглубокие складки. Ленка явно вышла из под его влияния, раньше, бывало, стоило на нее шикнуть или замахнуться, и она умолкала.

— Это самое ласковое слово, которое я от тебя слышала, — усмехнулась она. — Ну, еще «сучий потрох», «шалава», «прошмандовка»… Кстати, я и не знаю, что это такое.

Да, сейчас бы он ее с удовольствием избил! До крови! Никогда еще эта потаскушка так нагло с ним не разговаривала. И что его привело сюда? От ее подруги с трикотажки узнал, что она снюхалась с каким-то мужчиной, кажется, арендатором и вроде бы собирается за него замуж. Та их видела на почте в городе. И тут у него взыграло, нет, не ревность — самолюбие! Как же его, Родиона Шмагу — грозу Советской улицы в Новгороде, отвергли! И кто, спрашивается? Ленка, которая бегала за ним, как собачонка!.. Мелькнула было мысль: разгромить все тут, разогнать по полям-лугам кроликов, вон их тут сколько в деревянных клетках! Вышибить дно у их лодки, растоптать грядки с зеленью… Но что это даст? Ленка наверняка донесет на него!

— Вот что, девочка, — подавив в себе злость, сказал Родион. — Ты подумай, хорошенько подумай, а я… Я еще приеду к тебе!

— Ты знаешь, что про таких, как ты, сказал Гена? — с вызовом посмотрела на него Лена. — Из гада рыбину не сделаешь… Боюсь, Родя, больше ничего у нас с тобой не получится…

— Моя бабушка говорила: «У того лопнет глаз, кто не любит нас». Помни про это, прошмандовка!

Шагая по стерне к спрятанному на опушке леса мотоциклу, Родион знал, что Лена никогда к нему не вернется. Она стала другой: уверенной в себе, смелой, независимой и, кажется, еще более красивой… Он еще не знал, что сделает, но обиды не простит: ни ей, суке, ни этим арендаторам… И гада, из которого рыбину не сделаешь, он запомнит!..

Проводив его взглядом, Лена повернулась к сараю, где визжал боров Борька, и увидела между двумя штакетинами ограды начатую коричневую пачку сигарет. Она взяла ее, вытащила одну и понюхала. Так и есть! Прощальный подарок Родиона Шмаги…

— Ты с кем это, Леночка, любезничала? — услышала она веселый голос. Алиса стояла на тропинке, ведущей от озера, с двухлитровой стеклянной банкой, полной крупной малины. Сверху банка была прикрыта лоснящимися малиновыми листьями. По ним ползала небольшая полосатая оса.

— С человеком из недавнего прошлого, — ответила Лена, пряча пачку в карман платья.

— Человек из прошлого… — проговорила Алиса. — Красиво звучит!

— Как похоронный звон колокола… — невесело усмехнулась Лена.

Вдалеке добродушно прогрохотал гром, будто телега прокатилась по булыжнику. Тучи слились и набухли густой синевой, впереди них наперегонки бежали к Палкину редкие клочковатые облака с багровой окантовкой.

Михаил Федорович положил две коричневые папки на сиденье рядом: с собой, захлопнул дверцу «Волги» и, не глядя на шофера, уронил:

— В райком.

Разговор с заведующим идеологическим отделом обкома оставил неприятный осадок. На даче под Зеленогорском он за субботу и воскресенье прочел повести и рассказы молодых литераторов, полученные в издательстве. Общее ощущение сложилось положительное: были интересные, крепкие, на его взгляд, вещи, но попадались и явно слабые. И по языку, и по теме. Никаких таких моментов, вызвавших опасения Куприна и Добролюбова, он не заметил. Писатели остро поднимали важные проблемы, писали об умирающей деревне, экологии, о бедственном положении русской культуры в России, о духовном нравственном кризисе молодежи. Никакого разжигания межнациональной розни Лапин не почувствовал. Может, где-то между строк и сквозило, что трудно жить и работать русскому литератору в Ленинграде, кто-то даже отметил, что в этом отношении город трех революций уникален в стране: нигде больше так яростно не преследуются инакомыслящие, как у нас. Инакомыслящие не в смысле диссиденты, а те, кто не состоит в литературной мафии… В конце концов, если издатели так уж боятся задеть всесильную мафию, то ведь можно эти места смягчить, наконец, убрать!..