Всеволод Фабричный: Самоед

В один из жарких летних дней он вдруг решил, что может водить тяжелую складскую машинерию. Захотел помочь подцепить подъемником обоссаный, прожженный сигаретами диван, который приволокла в Армию какая–то зачуханная семья. Только чудо спасло мать и двух ее маленьких дочерей от переломанных и раздавленных стальными вилками ног. Отец семейства негодовал, но все обошлось.

Но какая живописная картина могла бы заблистать перед нами!

Гуашевые ручейки крови на замусоренном асфальте. Вопли раненых бросают серьезный вызов барабанным перепонкам. Мать глухо ревет и, с раздробленными лодыжками, ползет к младшей из дочерей, которая лежа, пытается приставить оторванный палец ноги к брызжущему обрубку. Отец, очумев от произошедшего, закрывает уши руками и, слегка подпрыгивая, кидается к своему пикапу в поисках смертельного оружия, которым он попытается если не заколоть, то хотя бы как–нибудь изощренно поранить проштрафившегося шофера…

Когда я описал своему другу эту картину он сказал, что если бы все это случилось — он наложил бы на себя руки.

Мания, или правильнее сказать — психоз касательно приема пищи у этого человека заключалась вот в чем: он говорил мне, что испытывает величайшие трудности с любой едой, которая неприятна на вид или может своим видом напоминать что–либо неприятное. Особенная проблема возникала у него с макаронами: когда он ел их — в его голове непроизвольно возникал образ опарышей или кольчатых червей, его моментально начинало тошнить и, таким образом — на обеде, или завтраке можно было ставить крест.

Он ненавидел и презирал работу всеми атомами своей души, не считал за людей тех, кто работал с ним и так как работник из него был мягко говоря неважный — уже за две недели своего прибывания в Армии — он успел настроить против себя большую часть мужского и женского населения.

Мне нравился его пессимизм и злобная невнимательность к рабочей дисциплине. О школе (которую он с успехом закончил двумя месяцами раньше) он, вздохнув, выразился так:

— Да какие, блядь, могут быть воспоминания… Ни одной вечеринки, ни одной бабы…

Возможно из–за этого тривиального мужского неуспеха и родилась у него идея о завоевании Африки…

Нет, нет… Я уже не чувствую даже намека на запах духов… Армия Спасения отвлекла. Посвящать ей отдельную историю было бы слишком вымученно. У меня не осталось так уж много воспоминаний об этом ядреном месте. Забудьте о духах вообще. Совершенно забудьте о духах. Испепелите любые мысли о них. Если честно — идея не стоила и выеденного яйца… Я лучше расскажу немного об Армии. Представьте, что уже давно появилась новая история–глава, которая называется Божий Мусор.

Армия Спасения началась для меня с высокой железной табуретки, на которую я вставал чтобы дотянуться до рта громадного пресса. Мой технический словарь до смешного скуден, но я попробую объяснить:

Спрессовывалась одежда. Она достаточно быстро подъезжала на конвейере, в конце которого, возле пресса, на табуретках дежурили два человека. Я был одним из них. Наша задачей было закидывать, скорее даже смахивать одной рукой, подъезжающее тряпье в «рот» и распределять его в равных количествах, чтобы оно было на одинаковом уровне слева, справа и посередине. Когда рот наполнялся и в него нельзя было запихнуть даже пары носков — я опускал защитную решетку и с удовольствием нажимал большую красную кнопку. Мой напарник — Тони, которого я прозвал Пантисниффер был доброй душой. Он знал как я люблю нажимать кнопку и всегда позволял мне сделать это самому. Пресс начинал оглушительно гудеть и железный «потолок» что было силы давил на барахло уминая его до состояния камня. Такая процедура повторялась пять–шесть раз. Когда умный индикатор показывал, что пресс полон и давить дальше нет никакого смысла — мы протягивали толстую железную проволоку….которая…

Нет! У меня нет никаких сил объяснять все это! Я лучше честно признаюсь, что когда дело касается техники — я ноль и добавлю только то, что в конечном счете я (опять же с удовольствием) крутил металлическое колесо — дверь пресса раскрывалась и он, издав стон роженицы, разрешался огромным кубом одежды, сверху донизу обвязанным проволокой. Куб отсылался в Африку или в Индию. Ни мне, ни Тони (который делал эту нехитрую работу в течении двадцати лет) не было доверено решать — куда именно отправится наш куб.

Пальто, футболки, нижнее белье, брюки, шляпы, кожаные куртки, платья, галстуки, детские подгузы — все возможные виды одежды шли в наш пресс. Естественно, что для сирой бедноты Африки и Индии — не годится посылать хорошую, дорогую одежду. Зачем? Дареному коню в зубы не смотрять — походят и в рванье.