Всеволод Фабричный - Самоед

Отец мой, поначалу, сильно не одобрял духи и одеколоны. Когда я собирался утром в школу — нужно было довольно щедро сдобрить себя ароматным снадобьем. Необходимость. В класс я обычно являлся уже на длинных рогах и необходим был какой–то отвлекающий аромат для неизбежно трезвых учителей и по глупости трезвых одноклассников, которые из гордости никогда бы не признали и не поняли моей идеи, что каждый дурак может «спокойно» выпить вечером в своей молодой, веселой и почти всегда задорной компании, а на самом–то деле — вся прелесть в том, чтобы пить там где не время и не место.

Когда я собирался в школу — отец обычно еще лежал в постели и иногда злобно стонал:

«Боже! Как пахнет духами!» — когда испарения пробивались из коридора в его теплое, сонное логово.

Однажды вечером он подошел ко мне, принюхался и с перекошенным лицом сказал

«Сева, ты опять мазался духами! Ты знаешь что это делают только гомосексуалисты?»

И тут его молодое лицо еще более сильно скривилось — так кривятся, когда кто–то при тебе сдирает со щеки старый, засохший, расковырянный когда–то прыщ и сразу же выступает немного крови, которая уже не поганая — уже без примеси гноя, но все равно кажется, что инфекции в этих темно–красных недрах пруд–пруди.

Я не был гомосексуалистом. Мне просто нравились духи и к тому же как я уже говорил — они мне всю жизнь необходимы для того, чтобы разбавлять алкогольные пары, которые я вывожу из тела посредством выдыхания воздуха.

Недавно на работе я вдруг со смехом вспомнил фразу, которую я прочитал будучи маленьким мальчиком в маминой «Энциклопедии Молодой Женщины». В книге этой был раздел о женских половых органах. Надо признаться, что в раздел этот я наведывался крайне часто. И вот что там между делом писалось «…. также женщина может добавить к половым органам капельку любимых духов — это вызовет сильнейшие стимулы у партнера….» Какие стимулы — не припоминаю. Тут я не буду врать.

Работая на складе Армии Спасения я имел доступ ко множеству различных одеколонов и духов. Сердобольные люди сдавали нам свои старые, забытые, ненужные (и часто неполные) флаконы, которые затем сортировались и, лучшие из них — вместе с тоннами другого хлама переправлялись в магазин Армии по умеренным ценам. Если жертвоприношения сортировал я — лучшие духи в магазин естественно не шли. Они шли ко мне. Дешевые и неинтересные мне духи я выливал на тряпку, которая покрывала железную тумбу рядом с мусорным компактором. Тумба была необходима для того, чтобы класть на нее длинные ножи, которыми мы разрезали черные, липкие пакеты с подаяниями. Выливая на тряпку около полу–литра духов и одеколонов в день — я желал добиться ошеломительного и райского аромата. Мой приятель — раздражительный интеллигент с небольшой манией касаемой приема пищи и очень большой обидой на весь мир также участвовал в этом эксперименте, но у него была иная идея: он хотел создать самую токсичную тряпку на свете и поэтому лил на нее еще какие–то (уже совсем не ароматные) вещества.

Про этого восемнадцатилетнего юношу необходимо сказать пару слов ибо духи начинают потихоньку испаряться …

Он был высокий, с небольшой бородкой и суровым взором из–под худосочных очков. Имя его я забыл, но помню, что от него крепко пахло потом и не было на свете книги, или любого другого предмета культуры о котором он не имел прочного мнения.

Он присоединился к тошнотворно интернациональному батальону Армии Спасения дабы подзаработать денег на институт и еще, как мне кажется — для того чтобы мазохистски доказать себе, что и высшие люди, если захотят — смогут перебирать и разгружать невиданное дерьмо.

Однажды, находясь со своим другом в удушливом, набитым пакетами с одеждой грузовике, я поинтересовался о самой сокровенной мечте его жизни. Он ответил, что хочет стать диктатором маленькой африканской страны, предварительно взяв ее жестоким штурмом. Он также обещал мне, что попытается не стать Пол Потом, или Мао и приложит все усилия чтобы в будущем его диктаторство носило приличный и гуманных характер.

Он был до смешного неловок и рассеян. Несколько раз он подвергал меня весьма серьезной опасности. Грузовики ежедневно привозили нам несколько десятков небольших но высоких, деревянных телег на колесиках. В телегах находились подаяния: одежда, книги, игрушки, посуда и так далее. У телег отсутствовал один из боков, чтобы из них легко можно было вынимать всю эту дребедень. Во избежание рассыпания товаров — место где должна была быть еще одна загородка перевязывалось крест–накрест тремя толстыми веревками. Их необходимо было разрезать. У нас, как я уже написал — имелся невиданный ассортимент ножей. Длинный и коротких, столовых и охотничьих. Будущий диктатор Африки, перерезая веревки, всегда втыкал проклятый нож в деревянный бок телеги. Я много раз просил его не делать этого, но он всегда забывал. В один прекрасный день я чудом не наткнулся на нож. Длинный и острый. Если бы я напоролся — лезвие порезало бы мне рот и я навсегда бы остался Человеком Который Смеется.