Лана Райберг: Записки уличного художника. Нью-Йорк

Город Нью — Йорк — загадочный, величественный, никогда не спящий, многоликий и переливчатый, со всеми его потрохами от дворцов до трущоб, стал родным. В нём появилась экологическая ниша для меня, белорусской эмигрантки, своё унавоженное, утоптанное и принюханное местечко на Вест Бродвей, напротив магазина «Французский взгляд», у неизвестной породы деревца, обнесeнного железной решёткой.

Этот пятачок земли размером два на три метра, который не раз приходилось отвоёвывать и защищать от злобной, впоследствии ослепшей и только потому прекратившей третировать художников старухи, вредной домовладелицы и просто прохожих, среди которых попадаются хулиганы и сумасшедшие, стал моим домом, мастерской, открытой галереей. На решётку дерева я вешаю холсты, видные издалека и служащие приманкой. Вдоль тротуара ставлю стол, раскладываю на нём акварель и графику. Сама же, утрамбовавшись в низкое тряпичное креслице, отгораживаюсь от текущей по тротуару толпой столом, а от проезжей части — запаркованной чужой машиной.

Напротив, через дорогу, находится вычурный и дорогой итальянский ресторан. За вынесенными на тротуар накрытыми белыми скатертями столами, сидят красивые, беззаботные люди, которые никуда не торопятся. Они медленно смакуют коктейли, нехотя ковыряются в салатах. До меня долетают запахи жареных креветок и мяса. Безумно хочется выпить белого вина. Мне кажется, что я вижу, как покрываются влагой тонкие стенки бокала, чувствую холодок и кисловато–пряный аромат, идущий от охлаждённой амброзии. Увы, pаспитие спиртных напитков на улицах карается законом. Как–то раз, таясь и пугаясь толпы, хлебнула вина из тщательно замаскированной бутылки, но удовольствия не получила, запретный плод оказался не сладок. Трусливая торопливость привнесла душок стыда за алкогольные замашки бездомного, каковой себя вдруг, на мгновение, почувствовала. Глотаю из бутылки тёплую,

с привкусом пластика, воду. За моей спиной расположился высокий длинноволосый китаец, отец которого знает русский язык и привил сыну уважение к культуре бледнолицых. Иногда, чтобы размяться, мы ходим друг к другу в гости, беседуем о китайской культурной революции и о русских художниках. Дэви, к примеру, хорошо знаком с творчеством Шишкина и Айвазовского.

Впереди — другой китаец, демонстративно не вступающий с коллегами в контакт. Он продаёт акварельные пейзажи с изображёнными на них озёрами и берёзовыми рощами. Как–то, не выдержав, я попыталась выведать у него места вдохновения, поразительно напоминающие пейзажи среднерусской полосы.

«Йе-е, Раша, Байкал», — был ответ. Больше я ничего не смогла у него выпытать: художник впал в кому. Как ни посмотрю на него, он или читает газету, или ест лапшу из пластикового стакана, или выжидательно топчется за спинами покупателей — продажа берёзок идёт бойко.

Сегодня в сложившемся коллективе появилось новое лицо — развесёлый парень прикатил тележку, груженую коробками с кистями. Раздавленная жарой, я долго игнорировала весёлого торговца, но увидев, что в его коробках с азартом роются художники, подошла к нему.

Чудеса! Любые кисти — миниатюрные колонковые, с заострёнными, словно у карандаша, кончиками, огромные лопатообразные или изящные, напоминающие веер, с растопыренными ворсинками, можно было купить от доллара до трёх. Невольно возник вопрос — где он их берёт? Ворует? Покупает за копейки у изготовителя? Мастерит сам? Получает прямо из Китая?

В магазине художественных принадлежностей «Пёрл Пэйнт» самая маленькая из таких кистей стоит как минимум десятку. В свой первый год пребывания в стране я умудрилась набрать в Пёрл Пэйнте кистей на сто пятьдесят долларов, что равнялось моей недельной зарплате, из которой ровно половину нужно было отдать в оплату комнату, на остальные — прожить неделю и что–то отложить в счёт будущего счастья.

Кисти и краски были необходимы. Одурев от тоскливой, изматывающей работы, я решила вклинить в монотонные бесконечные заботы о чужих старческих телах занятия живописью, чтобы выдраться из депрессии, сохранить себя и не утратить радость жизни. По–английски я практически ещё не говорила и почти ничего не понимала из речи аборигенов. C подопечными старухами общалась больше жестами, смотрела американские новости и зубрила словарь. Будучи нелегалкой, не имела банковского счёта, и потому заработанные деньги носила в кармане, не доверяя соседям по квартире.

Так вот, набрав штук шесть самых необходимых кисточек разного размера, сумела понять приговор бесстрастного кассира — сто пятьдесят долларов. Ужас обуял меня, но вместо того, чтобы положить товар на прилавок и уйти, или обменять его на более дешёвый я, заложница комплексов, безропотно заплатила. Дома, изучив чек, обнаружила, что наугад, не глядя, купила самые дорогие кисти — по десять и по сорок долларов. Даже сейчас приходится соизмерять желания с возможностями, и кисти выбираю долго, пытаясь найти недорогие и качественные. Так что эти из коробки — настоящий подарок. Покупаю целый пучок. Вскоре весёлый парень, простояв на жаре всего часа четыре, довольно пересчитал пачку денег и, посвистывая, с грохотом укатил пустую тележку. Солнце заканчивает описывать дугу. Оно пересекло ущелье улицы и валится за крышу магазина «Восточные ковры». Окна домов перестали бликовать и закрасились чёрным. Cкоро они выбросят на загрустившие тротуары коврики электрического света. Острота зноя приглушилась, но воздух остаётся липким и тяжёлым.