Лана Райберг: Записки уличного художника. Нью-Йорк

Впоследствии я убедилась, что вредная старуха испытывала своего рода симпатию к Грэгу, и только он мог вступить с ней в диалог. Остальных она не слышала, не слушала и не щадила. Её задача вносить дискомфорт, мешать бизнесу, прогнать художников с улицы. Eё называют сумасшедшей, но я бы так не сказала. Она прекрасно знает, чего хочет, контролирует свои действия, знает о безнаказанности. Мне кто–то рассказал, что у старухи влиятельный, приближённый к мэру города, сын. Десять лет назад он возглавлял комитет по борьбе с уличными художниками, а мать была его первой помощницей. Вот и сейчас она, как может, выполняет свою миссию.

Всю зиму меня преследовал образ воинственной старухи, успевшей за прошлое лето укусить за палец художницу–полячку. Та плакала, боясь cпида, показывала залитый флаконом духов кровоточащий палец полицейским, которые сочувствовали и советовали обратиться в госпиталь. Старуха к тому времени успела ушмыгнуть, раствориться в толпе. Художники собирались написать коллективное письмо и отнести его в полицейский участок, с просьбой принять меры к хулиганке. Наступили холода. Лишь самые стойкие служители муз, владельцы вэнов, остались на улицах внедрять искусство в массы. За зиму воинственная миссионерка постарела, ослабла. Первый же её выход в апреле на тропу войны закончился водворением в обезьянник в полицейском участке на три часа, и этого оказалось достаточным, чтобы сломить воинствующий дух. Говорят, что она совсем ослепла, город приставил к ней социального работника, и их видели в Вашингтон Сквере.

Скрюченная жалкая старушка сидела на лавке, прислушиваясь к телефонной болтовне своей смотрительницы — грудастой гороподобной чернокожей женщины. Я хотела злорадно порадоваться, но почему–то не смогла.

Очередной рабочий день, суббота. В этом месяце сталкиваюсь с определёнными неудобствами — чинят мою ветку метро, и я никогда не знаю, с какими трудностями придётся добираться в Сохо. Пересадки грозят лишним физическим напряжением — приходится таскать тележку со своими художествами вниз и вверх по многочисленным лестницам. Сегодня вышла на Канал стрит, то есть на одну остановку раньше. Канал стрит не люблю — это самая шумная и многолюдная улица Нью Йорка, сердце Чайна Тауна, то есть Китай–города. Обычно стараюсь как можно быстрее проскочить её заводи и течения, не соблазняясь ни криками зазывал, ни яркой мишурой навязчиво лезущего в глаза товара. На Канал стрит всё же приходится ездить — здесь расположен самый большой магазин художественных принадлежностей «Пёрл Пэйнт», пятиэтажное красное здание с белыми окнами, в котором я однажды оставила свою первую зарплату — все двести долларов. Выход из подземелья на Канал стрит гораздо более мучителен, чем на Принс: здесь на пятнадцать ступенек больше. Когда моя согбённая спина и потная макушка просматриваются с поверхности, на помощь устремляется какой–то сердобольный африканец, оставив на тротуаре свою тележку, груженую ящиками с неиндефицированным товаром. Под весёлое улюлюканье мексиканцев и арабов, которые открывают лавочки, устанавливают фургончики для продажи люля–кебаба и булочек с сосисками, вытаскиваем моё добро. Благодарю, улыбаюсь и грохочу дальше. Чтобы дойти до своего рабочего места, нужно пересечь Сохо. Углубляюсь в ущелье всегда сумрачной Мерсер стрит, с разломанной, уложенной камнем мостовой. Мой путь сопровождается буханьем и стуком колёс о многочисленные выбоины. Здесь я, как ворона, начинаю крутить головой во все стороны. Специально перехожу на левую сторону улицы, чтобы заглянуть в ещё закрытые решётками окна галереи «Грант». Там выставляют русских художников, но меня туда не берут. Не подхожу. Ревниво исследую вывешенные в окнe картины. Ничего особенного.

Как коршун выискивает жертву, я орлиным взором осматриваю окрестности, выискивая пищу для глаза. Зачем мне это нужно, не знаю. Я только радуюсь, как ребёнок, нашедший осколок бутылочного стекла — толстый, с обкатанными песком и временем боками, изумрудно зелёного, кирпичного или голубого цвета. Я ищу типажи, которые трудно выдумать. Может быть, все эти странные личности, встреченные на улицах Нью Йорка, когда–нибудь станут персонажами моих будущих рассказов. А пока я их коллекционирую в собственной памяти, ключик от которой прячу среди этих торопливых строк. Загадочный мегаполис дразнит, выпуская на сцену жизни, как из волшебного ларчика, свои богатства понемногу. Так опытный фокусник приберегает на потом самый эффектный номер. Живые люди, судьбы которых я пытаюсь угадать, из трёхмерных, реальных, существующих по одним им ведомым законам и выписывающих замысловатые траектории по тротуарам города, благодаря моей фантазии превращаются в плоские вырезанные фигурки, плотно, одна к одной, укладываемые в многочисленные папки памяти. Частенько они там и остаются — забытые фантомы, оригиналы которых и не догадываются, что поразили чьё–то воображение и, быть может, дадут жизнь свои двойникам, которые уже будут подчиняться воле автора и обретут жизнь на, возможно, никем не прочитанных страницах. Случайная вспышка ассоциаций либо узнавания даёт мощный всплеск, и из открывшихся шлюзов памяти хлещет лавина образов и колоритных деталей.