Лана Райберг: Записки уличного художника. Нью-Йорк

— Ну что ты там делаешь, бессовестный? Насмехаешься над моими жалкими потугами, вначале создать, а потом продать собственное творение? Ну я же художник! И пишу потому, что не могу не писать, и у каждого художника наступает момент, когда ему становится просто необходимо кому–то показать свои вещи. Продать тоже, конечно, хочется. Платить за квартиру нечем, телефон грозят отключить. Ангел, ответь, мало разве я ухаживала за чужими детьми и старухами, мало вымыла чужих домов. Ведь не отступила, не растеряла себя. Невзирая ни на что, пишу и рисую. А идти опять мыть полы или бегать с подносами больше нет сил. Лучше умереть. Так когда же будет награда, хоть маленькая, для радости и поддержки?..

Ангел тяжело вздохнул, повернулся набок и смачно, с чувством сплюнул вниз.

Вот уже пятый месяц каждое субботнее утро, как, кстати, и воскресное, начинается одинаково. Подъём в семь утра, быстрый душ, каша из пакетика, чашка кофе. Маленькая сумочка из ткани вешается через голову. В ней карточка для прохода в метро, несколько долларов, маленькое зеркальце и губная помада. Не забыть положить в неё мобильный телефон. Беру из холодильника пакет с едой и — вперёд. В коридоре стоит упакованная с вечера пятницы ручная тележка. На её подножке укреплён пластмассовый ящик из–под пива. В нём — красивая, купленная в магазине сиреневая в цветочках коробка. В коробке уложены рисунки в пластиковых пакетах и сумочка с необходимыми вещами. Это прищепки, ножницы, тюбик клея, моток верёвки, скатерть из тонкой клеёнки и пакет с прозрачным полиэтиленом, чтобы успеть накрыть работы в случае дождя. За ящиком привязан к длинным ручкам тележки складной стол, в котором уложены пакеты с рисунками. За столом в холщовой сумке — несколько картин маслом. На ящике стоит рюкзак, в котором еда, альбом для рисования, кейсик с цветными ручками, тетрадь для записей и книга — проведу на улице весь день, и этим предметам предстоит скрасить мой досуг. В небольшое пространство между стенкой коробки и ящика вставлен складной стул и термос с чаем или бутылка с замороженной водой, в зависимости от времени года. Вся эта конструкция неоднократно перевязана и перемотана сверху вниз и справа налево специальными толстыми резинками с крючками на концах. Крючками резинка закрепляется на ручке тележки, на решётке дна, при необходимости можно соединить вместе две или три резинки. С грохотом выкатываемся в коридор. Mуж провожает меня до метро.

Наша квартира находится рядом с квартирой, в которой живёт многочисленная семья «супера» — так в Америке называют человека, ответственного за порядок в доме, дворника–сантехника домоуправления в одном лице. Почему–то в этом месте вниз, в холл ведут четыре ступени. В семье супера прибавление: год назад его сын женился, и молодые быстренько обзавелись дочкой. Как Олег ни старается спустить вниз конструкцию потише, грохот стоит на весь подъезд. В утренние часы, когда весь дом спит, каждый звук усиливается эхом. Девочка просыпается и плачет. Вначале из квартиры на шум выскакивала раздражённая мама или бабушка, посмотреть что происходит. Мы мило улыбались и здоровались. Сказать нам вроде бы и нечего — не специально же шумим, и бдительные «суперши», проклиная нас, очевидно, на все лады, больше не показываются.

Улица практически пуста. Все спят. Может только встретиться пожилая китайская пара, спешащая в парк делать упражнения.

По широкой Бей Парквей ветер гонит мусор — пустые полиэтиленовые пакеты, окурки, стаканчики. Возле столбов и углов дома, в траве или на тротуарах лежат маленькие бутылки из–под водки или виски. Магазины закрыты жалюзи — ещё очень рано. Только из круглосуточно открытых арабских минисупермаркетов омерзительно воняет пережаренным беконом.

В метро Олег платит за мой проезд — проводит карточкой в аппарате и провёртывает вертушку, я же прохожу в решётчатую железную дверь, которую открывает для меня нажатием кнопки дежурная, сидящая в будочке. Она бдительно следит, что бы мы её не обманули, то есть чтобы Олег не прошёл бесплатно. Она наблюдает, как Олег протягивает мне через прутья решётки карточку, как мы обмениваемся ритуальным «Ни пуха ни пера!», «К чёрту!» и вновь роняет лицо в сложенные ладони.

Я осторожно продвигаюсь по всем двадцати ступеням, ощущая рёбрами каждый толчок. Спускаю одно колесо тележки, разворачивая её боком, потом второе. Грохот всё равно стоит невообразимый — «бум, бум, бум…»