Павел Мухортов - Повести и рассказы

— И мы не имеем права судить его, — подхватил Соловьев и кто–то еще.

Вокруг бегал, суетился растрепанный официант — ему тоже досталось в схватке — и кричал, спрашивая у всех:

— Кто? Кто платить будет?

Люлин осмотрел себя: разодранная рубашка, пропал с левого плеча погон, выдрали с мясом.

Расходились молодые лейтенанты крайне смущенные, подавленные, никто не посмел говорить.

Терпкий, удушливый воздух. Позднее небо озарялось бело–голубыми всполохами грозы. Ночь густела. Из непроницаемо черной ее глубины надвигалось что–то живое, огнистое. Люлин, точно слепой, ступал по тропинке. За ним шли Лесков и Анжела. Тропинка, на которую указал прохожий, выводила на шоссе.

Налетел сильный душный ветер. Он стремительно несся меж деревьев, раскачивая скрипучие стволы, шелестел пышной листвой. Вскоре друзья вышли к шоссе, взобрались по насыпи.

— Я испортил выпуск, — произнес Люлин тоскливо. — Петрович, ты уж и не рад небось?

— Что ты, старик, что ты, — отозвался Лесков, выходя из состояния рассеянной задумчивости. — Я как раз думал, что хоть скверно получилось, и драка эта, зато никаких теперь тайн…

— А у меня поганое ощущение. Словно не доделал чего–то, — Люлин вздохнул. — Вина какая–то.

— Какая вина? Брось ты. Больно. Просто больно…

— Проклятое мещанство, — сказал Люлин, вскипая. — Болезнь века.

Анжела придерживала ребят под руки, шла между ними, поглядывая на их лица и думая о чем–то своем. Однажды она с сожалением сказала:

— Разочаровалась я в военных. Грязь

— Хватает, — кивнул головой Люлин и добавил с тревогой и печалью в голосе: — Но есть много очень, Анжела, прекрасных порядочных людей, истинных офицеров. Но и грязи много.

— И вместо того, чтобы избавляться от грязи, ее прячут, прихорашивают, — произнес Лесков решительно. — И чем сильнее скрывают, тем больше скапливается. Кто же возьмет лопату?

— Придет, Петрович, время, и найдутся эти силы. Покончат со статусом неприкосновенности дерьма.

— Вот именно, неприкосновенности. А то трубят: «Герои! Гвардейцы!» Как будто в армии не люди, а роботы.

— Нет, Петрович, — нетерпеливым глухим голосом проговорил Люлин, — нас на блюдечке с голубой каемочкой. А квакнет какая лягушка в болоте, цапля тут как тут, схапает.

— Схапает?

Ветер пихнул идущих в спины. Зашумели громче, закачались деревья под натиском вихря, закрутившего, погнавшего по шоссе клубы пыли. Упали первые тяжелые капли дождя, и сразу посвежело. И гроза, накопившаяся за последние душные дни, разразилась с небывалой ожесточенной силой.

Вспыхивали, ярко освещая местность, и блистали синеватые зигзагообразные молнии, протяжные раскаты грома заставляли вздрагивать. Хлынул проливной дождь. В минуту друзья промокли насквозь. Лесков снял с себя и накинул на плечи Анжелы пиджак. Они шагали по бегущему, пузырящемуся потоку мутной воды и не слышали, как из–за поворота вынырнул микроавтобус марки «Ниса». Автобус остановился. Открылась дверь. В салоне вспыхнул свет, водитель махал рукой, приглашая.

— Здорово как! — Анжела быстро скрылась в салоне. За ней прыгнул Лесков и обернулся:

— Полезай, старик.

Анжела прильнула к стеклу.

Люлин грустно заулыбался и, прерывая шум ветра и раскаты грома, закричал, поднимая руки:

— Извините меня. Поезжайте. Я хочу побыть один… Мы так, Петрович, и не поговорили. Я напишу тебе. Давай! — И он захлопнул дверку и поплыл, отодвигаясь назад, за стеклом, по которому хлестали, растекаясь струи дождя, остался в ночи, мокрый, одинокий, с грустной улыбкой на губах.

В салоне было тепло, тихо играл магнитофон. Мягкое сидение расслабляло, втягивало, мерно жужжал двигатель. По сторонам из–под колес с шелестом разлетались брызги раздавленных луж. Вдоль обочин плыла потоком, выхваченная светом фар, сверкающая листва тополей. Анжела сидела сжавшись, неловко подогнув ноги, задремывала. Голова ее иногда непроизвольно падала на плечо Лескова. Колечки ее волос касались его щеки. Он не чувствовал щекотливого касания. В закапанном боковом стекле Лесков наблюдал прощальное колыхание листвы, ощущая в груди что–то постороннее, тяжелое. Раз на минуту Анжела приподняла бледное лицо и, вздыхая высокой, тугой грудью, не то смущенно, не то стыдливо спросила Лескова, есть ли у него адрес Валентина. Лесков, очнувшись, оторвался от стекла и сказал, глядя Анжеле в глаза:

— Есть. Тебе его дать?

Она опустила ресницы и улыбнулась.

— Спи. Не волнуйся.