Павел Мухортов - Повести и рассказы

Еще не отойдя ото сна после быстрого пробуждения, осоловело, тупо смотревший на столпившихся товарищей, и босой, в белых кальсонах, обнаженный по пояс, он стоял в сверкающем умывальнике. Курсанты молчали. На вора смотрели угрюмо. Мелкая дрожь пробегала по волосатой впалой груди вора, худым рукам, бледному лицу, по двухметровому телу молочного цвета.

— Сволочь! Зачем ты крал? Не наедаешься, собака? Шлепнуть бы тебя. К стенке и дело с концом. Паскуда… Позор. Последнее перед изменой Родине: воровать у товарищей. —

— Мужики, мужики, — полушепотом умолял он и заискивающе заглядывал в глаза, — пожалейте. Случайно это. Это случайно, поверьте. Первый раз, мужики. Прошу. Пожалейте, — слезы текли из расширенных бегающих глаз.

Двое с трудом сдерживали его за трясущиеся плечи, не давая упасть, а он все старался съехать, опуститься на колени на мокрый бетонный пол. Он судорожно дергался, дрожал и, всхлипывая, взывал к жалости с ужасом и отчаянием.

— Что ты раньше стянул? Отвечай!

Как помешанный он упрямо лепетал что–то, также мерзко, гадливо всхлипывая, округляя глаза. И тут его ударили, потом еще раз — ниточками из ноздрей потянулась, полилась кровь. Мгновенье — и он вскинул голову, замер и вдруг вырвался, упал на спину, заорал с лихорадочной торопливостью:

— Мужики! Подождите. Я не один, мужики! — Он забился в истерике, пополз, бритым синеватым затылком елозя по бетону, сдирая кожу. — Еще человек воровал. Я не один. Помилуйте! — вопль перешел в хрип. И тотчас из десяток глоток вырвалось:

— Кто?! Назови!

Свирепые взгляды устремились на него жадно и выжидательно, взгляды людей, готовых сиюминутно расправиться с названным, и возникла та страшная невероятно долгая пятисекундная тишина, когда слышалось журчание водяной струйки из крана, да встревоженное дыхание столпившихся здесь. И после этой паузы вероятно, он увидел себя глазами толпы, распростертого, с кровавыми пятнами по телу, и завопил сиплым голосом, крутнулся, ужом заполз под раковину, вцепился в сливную трубу, безумно заколотился лбом…

«Лысый струсил, хотя мог запросто продать Гусарова. Жалкие трусы!» — Люлин тоскливо смотрел на окна, чувствуя отвращение.

— Интересно, Костик, о чем вы так мило трепались? — Лесков любезно взял Леву за локоть. Тот растерянно посмотрел на Люлина и, не обнаружив и тени беспокойства на его лице, сказал:

— Валентина я известил. Гусаров ворюга. Но чур ни слова! Я заступил дневальным. Ночью мыл полы, дверь в канцелярию была приоткрыта. Я слышал, как Беликов распекал Гусарова. Оказывается, он поймал Дениса на горячем. И обещал покрыть.

— Гусаров — вор, — Люлин усмехнулся, еще силясь остаться спокойным, и не сдержался, выругался. — Сейчас мы войдем и заявим о сговоре.

— Зачем? — обеспокоено спросил Лева.

— Пусть мужики знают.

— А где доказательства? — возразил Лесков. — Какие доказательства? А, Костик? Ты часом не того, не счеты сводишь?

— Сергей Петрович, воздержимся от крайностей. Не в правилах Левы сводить счеты.

— Нечего доказывать. Если сохранилась в нем хоть капля совести, он сознается. На худой конец спросим Беликова. Ему вроде бы нет резона сейчас покрывать?

— Но ведь покрыл?

— Покрыл, Костя. Но люди, к счастью, меняются. Тогда, может, не будем при всех? «К чему я это говорю? К чему?» — соображал Люлин, чувствуя, как быстро забилось сердце, чувствуя сопротивление раскрывать эту совершенную подлость, — и потянул пальцем за ворот рубашки. «Неужели я свожу счеты? Но кто виноват? Гусаров? Или Беликов, потому что укрывал? Или Лева, потому что молчал? Или я и все мы, потому что видели негодяя и молчали, полагая, что он изменится? Нам хотелось оставаться в неведении, в страусином незнании. А сейчас? Мещанство желает спокойствия, пить, веселиться…»

— Ну–ка, мужики, поближе. Сделаем так…

Гремела музыка, гитаристы играли с какой–то особенной молодецкой виртуозностью. Танцующие, взявшись за руки, с хохотом носились по кругу, сначала в одну сторону, а когда разгоряченный Гусаров кричал: «Назад!», поворачивали в обратную. И промелькнуло багровое натуженное лицо, наркотический безумный блеск глаз. Как только музыканты прекратили играть, Лесков первым двинулся к Гусарову. Денис, мокрый и взъерошенный, разговаривал с Люсей, тяжело дыша. Лесков встал за его спиной и наблюдал с тревогой за Люлиным. И когда Валентин приблизился, повернулся боком, очутившись между ним и Денисом. Люлин решительно отстранил друга, извинился перед девушкой и сдержанно сказал: