Леонид Гартунг - Зори не гаснут

— Ты слышал, что Варя изрекла? «Олег зарылся в книги». Ты не играй в деликатность. Скажи — так это?

Олег выпил залпом стакан чая, до булки и сахара не дотронулся. Обрывая разговор, закончил:

— Скажи, где мне лечь?

Он принес из прихожей свой полушубок, кинул его на диван.

— Обожди, я тебе как следует постелю, — предложил я.

— Ничего мне не надо. Свет тушить?

Теперь мы лежали в темноте и молчали. Мне было и жалко его, и обидно, что он меня не понимает.

— Спишь? — позвал я его.

— Нет.

— Ты знаешь, Олег, — начал я. — До сегодняшнего дня я тоже думал, что у тебя все правильно.

— Спасибо за откровенность.

— Ирония тут ни при чем, а, впрочем, хочешь слушай, а нет — давай спать.

— Начал, так говори.

— Я даже завидовал тебе. Все у тебя по часам, по минутам. Все по плану, ничего случайного.

— Что ж, по-твоему, лучше расхлябанность?

— Ясно, что не расхлябанность.

— Ты, видно, считаешь, что стране не нужны специалисты? — не слушал меня Олег. — Думаешь, легко и работать, и учиться? Или ночи не спал я для собственного удовольствия?

— От комсомольцев ты отстранился — вот в чем дело. Неужели ты не чувствуешь, что это так и есть. Ведь это тоже эгоизм — одного себя выращивать, как цветок оранжерейный. Для учебы часы, для людей минуты. Помнишь, как Андрей сказал: «В душу не лезь, иди свои книжки читай». Вот результат этого…

Олег не отвечал.

— О чем ты думаешь? — спросил я.

— О графине.

Мне показалось, что он шутит. При чем тут графин? О чем речь? Но он пояснил:

— Ты слышал, как Илья Захарович про графин сказал?

Мне показалось, что он говорит о пустяках, не понимает главного. Он с досадой повторил:

— В графине вся суть. Воду из графина. Воду! Понимаешь?

Лежали долго. Я задремал. Замелькали обрывки каких-то снов, лица, голоса. Все это ненадолго. Опять проснулся.

Голос Олега спрашивал из темноты:

— Виктор! Спишь?

— Нет.

— Помнишь Светлану сегодня?

Да, я помнил ее. Она сидела позади всех и, когда я взглянул на нее, слегка отодвинулась за чью-то спину. А потом? Потом я забыл о ней. Она одна, кажется, за весь вечер не сказала ни одного слова.

— Я тут лежал, пытался понять… Послушай, Виктор. Как ты считаешь, уедет Светлана или нет?

— Кто ж ее знает?

— Не знаешь? И я не знаю. Как же так? Ни от кого не отстраняешься и тоже не знаешь. — Он шлепает босиком к моей кровати, садится на край ее, кутаясь в полушубок.

— Ты понимаешь, мне надо разобраться. Обязательно, хотя бы в Светлане.

Он заговорил отрывисто:

— Да, Светлана. Странная она. Комсомолкой только числится. Никакой общественной работы мы ей не поручали. Хочет куда-то ехать. А зачем? Чего ищет? Неужели нельзя найти дела по душе здесь? И, между прочим, очень любит детей, и они ее любят. Я наблюдал за ней, когда был дедом-Морозом на детской елке. У нее было, совсем другое лицо, красивое такое, нежное, Я даже не сразу узнал ее. Она счастливая, когда с детьми. Зря ее направили работать дояркой. Не так ей помогать надо. Ее бы воспитателем детского сада… А Алка! Что я о ней знаю? Маленькая. Кусачая. Кажется, чудачка. Кажется, настойчивая. Временами смешная. Твердо знаю одно — влюблена в книги.

— Не только в книги.

— Да, с Костей они хорошо подружились. Она ему книги о путешествиях целыми стопками достает. Не понимаю, когда он успевает читать. А кто ее родители? О чем мечтает она? К чему стремится? Опять белое пятно. Или Андрея взять. Почему он с Лавриком был близок? Что соединяло их? Не только же водка? Почему меня так сторонится? Потому, что чужой я ему. Даже ты! Может быть, ты завтра такое вытворишь, что все рты разинут?

— Ты уж через край хватил. Ничего я не вытворяю.

— Уже вытворил — меня стукнул. Сегодня…

Он ушел к себе на диван. Опять лег. Долго ворочался, и до меня донесся его шепот:

— Воду вылей из графина.

Утром я проснулся, разбуженный плеском воды в кухне. Олега на диване уже не было. Через минуту он вошел в комнату, обнаженный по пояс, туго вытирая полотенцем мокрую грудь, сильные мускулистые руки.

— Как спал? — спросил я.

— Не спал. Думал.

Товарищи комсомольцы! Товарищи комсомольцы!

Испуганно вскакиваю с постели. «Проспал!» Светящиеся стрелки наручных часов показывают восемь. Нет, все в порядке. Погода?

Одеваюсь, выбегаю на крыльцо. Огонек спички освещает короткую кровяную ниточку подкрашенного спирта. Минус сорок пять! Прислушиваюсь. В тишине алюминиевый репродуктор зычным голосом продолжает звать: